Михаил Алексеев - Наследники

— О покойниках плохо не говорят, товарищ майор, — прохрипел Селиван глухо, и гофрированная трубка его противогаза качнулась, как хобот.

— Что вы сказали! Повторите! Рядовой Громоздкин, я вам приказываю повторить то, что вы сказали!

Селиван молчал. Только маска еще чаще стала раздувать свои холодные щеки.

Шелушенков встал и быстро пошел в сторону казарм. Солдаты долго еще видели его круглую спину. А Селиван лежал на прежнем месте и, холодея, думал: «Как же это у меня получилось?! И что теперь будет со мной? А, ладно, один черт!»

И как уже часто с ним случалось в последние дни, Селиван вновь подумал о своей родной Волгушевке, об отце, матери, Настеньке, о недавнем детстве. Пусть оно не совсем ласковое и радостное, это детство, но и в нем были светлые минуты. Разве можно, например, забыть ребячьи игры, полные суровой боевой романтики, игры, возникавшие как отзвук только что смолкшей канонады большой войны. У памяти долгая и цепкая жизнь. Ты только потревожь, вспугни ее своим сердцем, и, чуткая, она тотчас же с необычайной услужливостью воспроизведет тебе картины минувшего…

…Село Волгушевка, где родились Громоздкин, Сыч, Агафонов и Рябов, разделяется на две равные части. Одну часть, где в прежние годы проживали зажиточные крестьяне, и по сей день называют Хутором, а другую, с ее беднотой, — Завидовкой. С давних пор между хуторскими и завидовскими ребятами идут всякого рода горячие состязания (в свое время и кулачные тоже). Традиция эта сохранилась до наших дней, утратив лишь сейчас свою социальную подоплеку.

Как-то после сильного дождя, когда на поле прекратились все работы (а подростки в ту пору представляли в колхозе чуть ли не основную рабочую силу), между Селиваном Громоздкиным и Ванькой Сычом, большеголовым и большеглазым командиром хуторских мальчишек, состоялся отчаянный спор: кто более искусен в военном деле — завидовцы или хуторяне.

— Знамо дело, мы, хуторские! — уверенно говорил Сыч, задирая кверху свой короткий крючковатый нос и смело глядя в лицо противнику круглыми зелеными глазами. При этом большая голова его вращалась по-птичьи на тонкой, худущей шее. В доказательство сказанного он приводил тот факт, что его отец «гвардии старший сержант» и на войне командовал «целым отделением». Однако Селивана было трудно убедить даже таким действительно серьезным доводом.

— Мой тятька хоть и не был сержантом, но командование поручало ему важные операции, — сказал он, поднажав на последнее, непонятное для него и потому еще более веское слово. — А брат Егорка… — Селиван запнулся, помолчал. — Брат Егорка первым форсировал Днепр… Во!

Не найдя, что возразить Селивану, у которого отец выполнял столь «важные операции», а брат погиб геройской смертью, Сыч смотрел на усеянное веснушками лицо своего неприятеля, повергнутый в некоторую растерянность. Тем не менее к вечеру он дал Селивану вызов:

— Хочешь, давай сразимся…

Сражение состоялось на следующий день.

Отряд Сыча вел себя на поле боя храбро, но после ряда последовательных ударов завидовцев, искусно руководимых Селиваном, был вынужден перейти к обороне у Дальнего Переезда, на опушке леса, там, где кончались колхозные огороды. И надо отдать справедливость Сычу — место для обороны он выбрал самое подходящее.

На участке «фронта» наступило временное затишье. Обе стороны вели усиленную разведку. На переднем крае шла редкая перестрелка из самодельных пугачей и рогаток. На правом фланге Селиванова отряда заливалась трещотка, успешно заменявшая пулемет «максим». Это усердствовала Настенька, худенькая, большеглазая девчонка, назвавшая себя Анкой-пулеметчицей.

Основным препятствием на пути наступающего отряда Селивана был плетень, увенчанный тремя рядами колючей проволоки, что усиливало иллюзию переднего края. Богатая фантазия ребят легко возвела это немудреное сооружение старого и вечно хмельного лесника Данилыча в ранг укрепрайона, для сокрушения которого необходимо было произвести перегруппировку сил, пополнить отряд, понесший в ходе боев некоторые потери: два хлопца, увлекшись битвой, позабыли об осторожности и были встречены градом камней в десяти метрах от плетня. Украшенные синяками и шишками, со слезами покинули они поле боя, то есть попросту драпанули домой, где в добавление к этим синякам и шишкам получили еще кое-что пониже спины.

Итак, плетень нужно было взять во что бы то ни стало.

Но как это сделать?

Если «пехота» могла еще с грехом пополам под сильным огнем рогаток преодолеть его, то что поделаешь с «механизированными силами»? Половину отряда составляла «мотопехота», посаженная на настоящие велосипеды…

В великой задумчивости сидел Селиван на своем командном пункте — в заброшенном погребе на колхозном огороде. Столом для него служила перевернутая кадушка из-под соленых огурцов. Командир склонился над картой, вырванной из учебника географии, и тщательно рисовал на ней красным и синим карандашами какие-то знаки.

Возле него стоял начальник штаба — рыженький тихоня Агафонов Ленька, назначенный Селиваном на эту должность за рассудительность и отличные отметки по арифметике. Ленька вообще-то не очень любил игры в войну, но и он, охваченный энтузиазмом Селивана, на этот раз принял в ней самое горячее участие. У входа в блиндаж сидел в старых военных брюках Володя Гришин — бесстрашный Селиванов адъютант. Несмотря на то, что он был двумя годами старше Громоздкина, роль адъютанта его вполне устраивала. За смелость и главным образом почтительность Володя удостоился чести быть при высокой особе командира. Ни сам Володя, ни тем более Селиван, оба эти неразлучные дружки-приятели, не ведали в те минуты о том, что не пройдет и десяти лет, как один из них нанесет своему товарищу страшную, незаживающую рану…

Когда Селиван, поздоровавшись с отрядом, легкомысленно расположившимся тут же, возле командного пункта, спустился в погреб, Володя выстрелил из пугача вверх, предупреждая:

— Тише вы! Селиван думать будет!

Командир просидел в погребе совсем немного. План, разработанный им вместе с начальником штаба, был прост: узнать, когда ложится спать лесник, чтобы, пользуясь этим обстоятельством, сделать несколько проходов в плетне. Узнать же можно только от Петеньки Рябова, мать которого, сельская врачиха, квартировала у дедушки Данилыча.

Еще совсем недавно Петенька был в отряде Селивана, но несколько дней назад, поссорившись с командиром, не пожелавшим сделать его своим адъютантом, предательски переметнулся к Сычу. Вот его-то и решено было этой же ночью захватить в качестве «языка». Разведгруппу возглавлял сам командир отряда. В помощь себе он выделил двух храбрых завидовцев и адъютанта Володю Гришина.