Михаил Алексеев - Наследники

Пехота ушла.

Селиван Громоздкин вылез из кабины, обошел бронетранспортер, заглянул и с той и с другой стороны под его стальное брюхо, хотя, кажется, ничего нельзя было увидеть. Однако солдат еще долго что-то высматривал и ощупывал, невидимый рядом с молчаливо чернеющей машиной.

В кабине сидел, подремывая, майор Шелушенков. Селиван был благодарен ему за то, что он забыл его дерзкую выходку во время «атомной» тревоги, и за то, что пропагандист полка предпочел его бронетранспортер всем другим машинам, хотя Селиван сам считал себя далеко не лучшим водителем в части. Поначалу майор хотел было вместе с солдатами двинуться вперед, но раздумал: в кузове машины у него лежали газеты, боевые листки, лозунги, плакаты, то есть наглядная агитация, приготовленная специально для этого учения. Правда, Шелушенков малость не учел то обстоятельство, что в темноте его наглядную агитацию никто при всем желании увидеть не сможет, но с этим приходилось мириться. Ведь за долгой полярной ночью придет когда-нибудь и утро, а там, глядишь, и заметят. Во всяком случае, он не мог бросить без присмотра все эти материалы. И Шелушенков остался на месте, удобно устроившись на мягком сиденье в теплой кабине бронетранспортера. Время от времени он просыпался и, проморгавшись, спрашивал:

— Товарищ Громоздкин, вы где?

— Я здесь, товарищ майор.

Надо было хоть в чем-то распорядиться, и Шелушенков вновь подал голос:

— А мотор в порядке? Вода не замерзнет в радиаторе?

— Не замерзнет. Она разбавлена антифризом, товарищ майор.

— Проверьте все хорошенько еще раз.

— Слушаюсь!

Селиван вновь обошел машину и от нечего делать стал смотреть на небо.

Была вторая половина декабря — время полной полярной ночи. По всему горизонту висела светлая кайма. Селиван повернулся кругом и там увидел такую же кайму, немало подивившись небывалому зрелищу. Ему и в голову не приходило, что это вечерняя и утренняя заря одновременно. Тона зари очень яркие, нежные и холодные. Внизу — густо-фиолетовый, словно там, где-то в море, развели чернила и огромной кистью размалевали нижнюю кромку горизонта; выше — синий, голубой, розовый. Все эти цвета незаметно, как в спектре, переходили один в другой…

Внезапно горизонт померк, и уже через полчаса густо повалил снег, схоронив все вокруг в непроницаемой белой пелене.

Громоздкин вернулся в кабину, нажал на стартер. Мотор ровно загудел. Бронетранспортер дернулся слегка и двинулся вперед вслед за ушедшими машинами третьей роты. Шелушенков, как ни старался, не мог различить дороги, проделанной в снегу другими бронетранспортерами, и удивлялся, как это солдат так решительно, на большой скорости гонит грозную махину вперед. Иногда он взглядывал на руки Громоздкина, крепко лежавшие на баранке, на всю его подобранную, чуть сутулившуюся фигуру и сам невольно проникался уверенностью водителя. Майору хотелось заговорить с солдатом, но он боялся отвлекать его внимание. Бронетранспортер, грозно ревя, стремительно плыл в плотном, молочно-белом тумане, обсыпаемый колючим снегом. Громоздкин наклонился еще больше, по едва уловимым синеватым полоскам впереди угадывая след ушедших машин.

Где-то недалеко была река со множеством, как все здешние реки, рукавов. Ее нужно было пересечь. В отдельных местах она не замерзает, и важно было не попасть на эти места. Вот почему приказано ехать точно по следу других машин. Все усилия Громоздкина были сейчас сосредоточены на этом. Начался спуск. Громоздкин притормозил, перевел рычаг скорости, и бронетранспортер стал осторожно приближаться к реке, закутанной в горностаево-белую шубу глубокого и мягкого снега. Свежий синеватый след все еще был различим, и Селиван смело повел тяжелую машину через лед. Еще полминуты — и бронетранспортер выскочил бы на противоположный берег, но именно в эти-то полминуты и случилось несчастье.

Будто пушечный выстрел раздался где-то под кузовом машины, и в следующую секунду бронетранспортер резко осел сначала своей задней, а потом и передней частью. Затем — страшный крик Шелушенкова, струи обжигающе-холодной воды… Селиван инстинктивно захлопнул дверцу кабины, даже не подумав в первое мгновение о том, куда девался сидевший рядом с ним человек, и с радостью ощутил, что бронетранспортер продолжал двигаться вперед по дну реки, ломая и кроша броневым своим лбом лед перед собой.

Но ближе к берегу кромка льда стала толще, силы мотора оказались недостаточными, чтобы протаранить всю толщу, и Громоздкий, цепенея от ужаса, почувствовал, что машина остановилась. Выключив скорость, Селиван достал из-под сиденья лом и по пояс погрузился в воду. Мотор продолжал работать: где-то клокотала вода, отталкиваемая силою газов, рвавшихся из выхлопной трубы.

Выбравшись на лед, Громоздкин ударами лома начал откалывать кусок за куском перед машиной, освобождая ей путь к берегу. Полушубок, валенки, ватные брюки — все это превратилось в своеобразный ледяной панцирь, сковывавший его движения. Но солдат продолжал свою тяжкую работу. И только когда закончил и вновь забрался в кабину, то вспомнил, что остался один и что с ним рядом нет майора Шелушенкова.

«Неужели утонул?» — звонко и больно ударило по вискам.

— Товарищ майор! Товарищ майор! — крикнул что было мочи Громоздкин, но никто не отозвался.

Селиван включил скорость, до предела выжал газ, и бронетранспортер ледяной глыбой выкатился на берег. Водитель быстро выпрыгнул из кабины, вернулся к реке и еще несколько раз позвал Шелушенкова, но снежная пустыня молчала. Чуть не плача, солдат бегал по льду около темнеющей воды, надеясь отыскать майора. Селиван то кричал, то умолкал, прислушиваясь, не бултыхается ли где-нибудь поблизости человек, не зовет ли на помощь… Но вокруг было тихо. Дрожа от страха и холода, Громоздкин вернулся в кабину.

Бронетранспортер продолжал двигаться вперед и чуть не столкнулся с другой машиной. Из нее выскочили лейтенант Ершов и рядовой Сыч. Им стоило больших трудов раздеть Селивана, закутать его в теплый полушубок и сухие брюки Ивана — сам рядовой Сыч переоделся в ватную куртку и шаровары, лежавшие у него в кабине.

— Товарищ лейтенант… я… я… человека утопил, — вдруг сообщил Громоздкин.

— Что? Что вы говорите?!

— Майора Шелушенкова… утопил…

Голос Селивана оборвался. И тут он почему-то прежде всего подумал о Настеньке — что же с нею… что же с ними будет теперь?.. И только сейчас с леденящей душу ясностью он понял, что в его жизни случилось что-то нелепое, неслыханно злое и непоправимое.

— Да вы с ума сошли, Громоздкин? Опомнитесь, что вы говорите? — кричал ему в самое ухо Ершов.

Селиван ничего не ответил.

Тогда они, уже втроем, побежали к реке. Ершов прямо с ходу кинулся в воду и стал шарить ногами по скользкому каменистому дну. Громоздкину и Сычу он приказал осмотреть лед окрест — нет ли где полыньи. Но все их усилия были тщетны…