Валентин Овечкин - Том 2

Занавес.

Те же декорации, что во второй картине — комната партбюро, но уже обжитая, все развешено, расставлено в порядке. Соловьеви Андрейто присаживаются к столу, то ходят по комнате, то останавливаются у раскрытого окна.

Соловьев. Ты еще совсем молодой коммунист. Нельзя, слушай, Андрей, так легкомысленно относиться к своему положению члена партии! Запачкать партбилет, заработать взыскание — это в самом начале жизненного пути! Партбилетом надо дорожить.

Андрей. Простите, Виктор Петрович, я что-то не совсем вас понимаю. Как я должен, по-вашему, дорожить партбилетом?.. Чтобы не запачкать партбилет, я должен, значит, на собрании выступить и сказать, что я не я и хата не моя? Вчера я думал так, но я ошибался, а сегодня я уже все пересмотрел, думаю совсем иначе. Так? То есть должен обмануть партийную организацию? Чему вы меня учите?..

Соловьев. Но ты же теперь небось прочитал решения об МТС? Те материалы, что я тебе дал? Вдумался в них? В самом деле, о чем в них говорится? О какой роли МТС? А «Экономические проблемы социализма» читал?

Зазвонил телефон на столе.

Андрей. То все было написано и сказано в свое время. Но жизнь движется вперед. Нельзя превращать в догмы то, что было сказано о вчерашнем дне.

Соловьев. Ну и нельзя также открыто осуждать те решения партии, которые пока что не отменены!

Андрей. Вот и вы уже так говорите: осуждать решения партии. Да ничего я не осуждал!..

Соловьев. Ну как же! Раз ты считаешь, что МТС не нужны, значит, этим самым ты ставишь под сомнение правильность самой идеи создания машинно-тракторных станций!.. Кажется, телефон звонил? (Снял трубку, послушал, положил трубку.)

Андрей. Все было правильно, Виктор Петрович, для своего времени. Что вы мне говорите! Я же в колхозе вырос, жил, все видел. Сам прицепщиком работал с одиннадцати лет. Было время — на МТС все держалось. Но теперь нам эта двойственность в руководстве колхозами уже сильно мешает. Колхозы-то уже выросли. Зачем кормить ребенка с рук, когда он сам умеет держать ложку!..

Соловьев. Конечно, МТС не является раз навсегда застывшей формой. Но почему ты убежден, что именно в этом направлении пойдет их перестройка? А может быть, начнем преобразовывать их в совхозы? Все-таки высшая, последовательно социалистическая форма — это совхоз! Завод на земле, сельскохозяйственный завод!

Андрей. Совхоз — это дело добровольное. Нужно согласие колхозников.

Соловьев. А мы в руководстве деревней никогда не полагались на самотек. Мы — организаторы. Выдвигаем идею и мобилизуем массы, боремся за ее претворение в жизнь!.. Нет, все же надо бы признать, что ошибся, не разобрался, наболтал лишнего и это послужит тебе уроком на будущее: не заниматься отсебятиной в таких серьезных вопросах, в каких ты еще слабо подкован и теоретически и практически.

Андрей (вздохнув). Отсебятина… А есть еще слово — инициатива…

Опять зазвонил телефон. Соловьевне берет трубку .

Соловьев. Инициатива?.. Ну, не всякая инициатива нам на пользу.

Андрей. Ленин говорил, что нам надо научить каждую кухарку управлять государством… Виктор Петрович! Может быть, и на совхозы дело повернет, может, еще иначе как-либо решится. Но я могу свои предложения высказать? Неужели у Ленина про кухарку — это только художественный образ?..

Соловьев. Нет, конечно, не только образ.

Андрей. А как же мне их высказать, свои предложения?.. Я бы написал статью, послал в газету, но ведь не напечатают. И там скажут так же: пересмотр старых решений.

Соловьев. Не знаю. Напиши, пошли… Значит, упорствуешь? Хочешь, чтобы осложнилось дело? (Помолчав.) Я же не могу просто порвать это заявление!

Андрей. А я этого и не прошу.

Соловьев. Понимаешь, Андрей, как все складывается… Если ничего тебе не записать, представляешь, какая заварится каша! Этот же Лошаков будет писать в райком, в обком, в ЦК! Тогда уж он не одного меня обвинит в попустительстве и либерализме, а всю парторганизацию! Нам придется возвращаться к твоему делу еще сто раз!.. (Садится за стол, перебирает бумаги.)

Андрей. Виктор Петрович! Меня ждут в мастерской. Там привезли с завода станки с каким-то браком. Надо составить акт. Я могу идти?

Соловьев. Иди. В шесть часов — партсобрание.

Андрейуходит.

(Один, задумчиво.) Чему вы, говорит, меня учите?..

На минуту гаснет свет.

Те же декорации. Партсобрание. За столом, на диване, на стульях у стены сидят: Соловьев, Шубин, Степан Романович, Татьяна Ивановна, Лошаков, еще человек шесть-семь коммунистов. Андрейстоит у окна.

Андрей (продолжает давать объяснение) . Насчет института я уже рассказывал Виктору Петровичу. Да, исключали меня. В пятьдесят третьем году. Я тогда учился на втором курсе. Меня послали на практику в Касиновский район. Там мне пришлось поработать и в колхозах и в МТС. Ну, вы знаете Касиновский район, сколько лет он был отстающим. Очень тяжелое положение было там в колхозах. На трудодни давали граммы, копейки, трактористы разбегались, на уборке работали одни мобилизованные, колхозники сидели дома. Вернулся я в институт и в своем отчете показал все, как оно было. Это не относилось к теме моей работы, но я описал подробно, что видел там в колхозах. Думаю, может, по моей записке все же примут какие-то меры. Ну вот тогда меня и исключили из института — за клевету на нашу колхозную действительность. Комсомольская организация меня поддерживала, но дирекция — ни в какую! «Что он врет, где он видел в наших колхозах такие страсти-мордасти?» Ровно десять дней не ходил я на лекции. Учебный год начался первого сентября, а седьмого открылся Пленум ЦК, сентябрьский Пленум. А на том Пленуме тогда было все сказано откровенно о положении в сельском хозяйстве: и насколько сократилось поголовье скота, и что с зерном у нас плохо, и что убита материальная заинтересованность колхозников. Я как прочитал газету, сейчас же побежал в институт. Ну а там товарищи тоже уже поняли, что перегнули палку. Через два дня директор отменил приказ о моем исключении, и я стал опять учиться.

Шубин. Так, ясно…

Андрей. Можете написать в институт, проверить.

Татьяна Ивановна. А что у вас, товарищ Глебов, было в Каменевской МТС?

Андрей. Так. В Каменевской МТС. Там у меня было другое. Туда я ездил уже с четвертого курса. Тоже на уборку. Ну, там меня использовали не как специалиста, а просто прикрепили уполномоченным к комбайну. Убирали мы сортовой участок, семена. И вот налетел один толкач из района. Завтра пятидневная сводка, ночью надо как можно больше зерна отправить на элеватор — заставляет колхозников везти эту сортовую пшеницу. Два года колхоз выводил свои семена, сорт признали очень хорошим, высокоурожайным, и — гони его на элеватор, сыпь в общую кучу! Я не дал. «Вы, говорю, уполномоченный, и я здесь тоже уполномоченный, и не позволю такими глупостями заниматься!» А тут и агроном разволновался, подъехал председатель, тоже набрался храбрости. В общем, не дали мы ту сортовую пшеницу пустить в хлебозаготовку. Ночью нам подбросили еще один комбайн, переключили всё на другие участки и оттуда возили зерно на элеватор. Не знаю, что потом этот человек рассказал обо мне в районе. В письме написано, что мне там строгий выговор объявили. Это неправда. Никакого выговора не было, но дали мне такую характеристику с практики, что хоть не появляйся с нею в институте. Волчий билет. Я пошел в обком. Несколько раз ходил, потом меня принял секретарь обкома. Я рассказал ему все, как было. Он звонил в Каменевку, а те ничем не могут подтвердить характеристику. Не дал вывезти сортовые семена — только всего. Он страшно возмутился, порвал ее на моих глазах, ругался. В общем, дня через три я получил по почте совсем другую характеристику. Вот что было в Каменевской МТС.