Валентин Овечкин - Том 2

— С бегемота, — подсказал Митин.

— Вот, с бегемота. Толстая, но трухлая, потрескалась вся от давности, в дождь даже кое-где протекало. Вот едем мы, пассажиры мои дремлют, а, знаете, когда люди рядом с шофером спят, и ему трудно со сном бороться. Едем, дорожка неважная, поперек паханого поля, яма на яме. Секретарь райкома похрапывает, заврайфо носом в спину мне клюет, и у меня глаза стали слипаться. Ка-ак подбросит нас на колдобине, думал, вот тут наша катафалка и рассыплется на кусочки! Нет, едем дальше, даже мотор не заглох. Едем и слышим с секретарем: хрипит кто-то, голос откуда-то загробный, не то из-под машины, не то сверху: «Сто-о-ойте-е!» Что такое? Оглянулись, смотрим и не поймем, что случилось. Товарищ Некрашевич вытянулся во весь рост, стоит, плечами уперся в потолок, а головы не видать. Оказывается, его так подкинуло на той колдобине, что он головою тент пробил, а кожа хоть и гнилая, но твердая, толстая, взяло его под жабры и не пускает голову назад, руки в машине, а голова снаружи, повис и хрипит оттуда, со двора: «Сто-о-ойте-е!..» Вот какое было происшествие. После этого в райкоме без смеху смотреть не могли на товарища Некрашевича. Пришлось ему просить перевод в другой район.

Посмеялись. Разговор с делового перекинулся на разные воспоминания.

Опёнкин стал рассказывать, как он работал в товариществе по совместной обработке земли, еще до сплошной коллективизации, трактористом на «фордзоне»; как они выжимали из этой американской техники все, что можно было выжать: и пахали «фордзоном», и косили, и молотили, и мельницу крутили, и свадьбы гуляли, украшая трактор разноцветными ленточками и цепляя к нему целый поезд телег; как владельцы «фордзонов» устраивали на районной выставке в День урожая тракторные гонки и как он однажды завоевал первый приз на таких гонках — детекторный приемник и четвертную бутыль водки.

Митин, оказалось, в прошлом был летчиком гражданского воздушного флота и мелиоративный институт окончил уже после того, как его отчислили из авиации по нездоровью — сердце стало шалить. Он рассказал несколько случаев из своих полетов: как однажды попал в сильную грозу и чуть не погиб; как сажал машину на деревья в лесу, когда отказал мотор и небольшая высота не позволила дотянуть до поля за лесом.

Проехали еще одно село, Василий Иванович заговорил было опять о ночлеге, его никто не поддержал.

Дождь не утихал. По балкам бежали ручьи, как весной. За селом спустил баллон. Шофер промок до нитки, пока сменил скат. Мартынов заставил его снять стеганку и верхнюю рубаху, дал ему свое пальто. В машине было жарко от печки. Поехали дальше.

Из Долгого Яра машина выбралась своим ходом лишь до половины горы. Подъем пошел круче, колеса забуксовали на ледяной, омытой дождем дороге, «Победа» дергалась из стороны в сторону и не подвигалась вперед ни на сантиметр, даже как бы сползала понемногу назад, вниз. Слева от дороги показывался в свете фар молодой березовый лесок, справа, за редко расставленными полосатыми столбиками, чернел глубокий обрыв.

Как ни уютно было в теплой машине, под непромокаемой крышей, надо было вылезать на дождь и толкать.

— Эх, погодка! — открыв дверцу, прокричал Опёнкин. — У кого папиросы в кармане, советую выложить. А ты сиди, Илларионыч. Хоть ты не мокни. Сиди для груза, сцепление будет лучше.

Втроем стали подталкивать «Победу», оскальзываясь на льду в темноте, падая в лужи. Натужно ревя мотором, по метру в минуту машина двигалась вперед.

— Идет, идет! — поддавая могучим плечом под задок кузова, покрикивал нараспев Опёнкин. — Раз, два, взяли-и! Еще разок! Иде-ет! Еще раз! Недалечко!..

И тут вдруг навстречу с бугра, из-за поворота узкой дороги, блеснув фарами, высунулся грузовик. Громадная пятитонная машина шла на хорошей скорости, и зад ее забрасывало по льду то вправо, то влево. Водитель ее либо принял в попутном селе граммов двести «от сырости», либо ни рулевое управление, ни тормоза уже не слушались его на скользком спуске — машина неслась с горы прямо на буксовавшую у края дороги «Победу».

Опёнкин, Митин и Долгушин еле успели отскочить в сторону. Рев мотора пятитонки, звон бьющегося стекла, скрежет железа… Последнее, что слышал Мартынов, теряя сознание от удара обо что-то головой, был отчаянный крик Василия Ивановича: «Что же ты делаешь, бандит? У меня же люди…» — и «Победа» покатилась по крутому откосу, несколько раз перевернувшись, в глубокий, метров пятьдесят, яр. А грузовик с залепленными снегом и грязью номерами и без фары сзади, пройдя немного «юзом» и чуть не сорвавшись тоже в обрыв, выровнялся, свернул опять на дорогу и скрылся под горою за поворотом, в темноте.

…Пока Опёнкин с Долгушиным выносили из яра живых, дышавших, но не приходивших в сознание Мартынова и Василия Ивановича, Митин добрался до ближайшей деревни на горе, взял там в колхозе лошадей с повозкой и примчался к месту аварии. В ту же ночь Мартынова и шофера доставили в районную больницу.

Василий Иванович, с проломами черепа и разбитой грудной клеткой, умер ночью в больнице на операционном столе. Мартынов к утру очнулся. У него были переломаны ноги, руки и ключицы. Врачи за жизнь его не опасались, но пролежать в больнице, в гипсе и бинтах, ему предстояло несколько месяцев.

Не вовремя и надолго вышел Мартынов из строя.

Вторым секретарем в Троицком райкоме партии работал Василий Михайлович Медведев. К нему и перешли временно обязанности первого секретаря.

Дел Медведев от Мартынова никаких не принимал, напутственных слов не выслушивал — врачи с неделю не допускали к Мартынову никого, кроме жены, — обстановка в районе ему была известна, просто пересел из своего кабинета в кабинет первого секретаря и оттуда стал разговаривать по телефону с директорами МТС и председателями колхозов уже более требовательным и строгим голосом, нежели позволяло ему раньше его скромное положение второго секретаря.

Медведев долгое время не то не находил себе места среди других руководителей района, не то неуверенно чувствовал себя в малознакомой сельской обстановке — был он тем «пятым колесом» у машины, без которого ехать можно и которое возят лишь про запас, на случай аварии. Молчаливый, с неизменной предупредительной улыбкой на лице, когда к нему обращались, вежливый, обходительный, как будто даже слабохарактерный, он иной раз с утра до вечера просиживал в райкоме за подготовкой очередной лекции или чтением полученной райкомовской библиотекой новой литературы, и за целый день его никто не беспокоил ни телефонным звонком, ни посещением. Коммунисты из колхозов, приезжая в район по разным делам, заходили к нему лишь в том случае, когда, кроме него да дежурного по общему отделу, в райкоме больше никого не было.