Элигий Ставский - Камыши

— Вы здесь, Виктор Сергеевич? — негромко спросила она.

Я шагнул к ней. Она тут же прижалась ко мне, прильнула, а моя рука уже обхватила ее за плечи, и наши губы сами собой встретились в этой зыбкой черноте, чтобы опрокинуть нас в этой черноте сада, чтобы растворить и перепутать. Это был не поцелуй, а все, совершенно все, что возможно и невозможно, делимо и неделимо, осязаемо и бесчувственно.

Но я тут же потерял ее губы и ее тоже.

— Господи, — раздался ее голос, — как же я буду, как я останусь без вас? Как мне страшно… Я люблю вас…

Она стояла, закрыв лицо ладонями, спиной прислонившись к яблоне. Я снова шагнул к ней:

— Вера, станьте моей женой. — Я отнял ее руки от лица. — Мы всегда будем вместе. Каждый день, каждый час. Мы должны быть вместе. Вы придумали себе какое-то наказание, этот долг… Ведь у вас есть право на счастье.

— Если бы, если бы, Виктор Сергеевич, — выдохнула она.

— Но почему, Вера? Почему? Для чего? Вы слышите, у вас нет долга перед человеком, которого вы не любите. Вы выдумали себе этот долг. Вы, только вы сами, Вера, вправе распоряжаться своей жизнью, своим будущим, своей судьбой. Вы одна…

— Нет, Виктор Сергеевич… Что же меня ждет еще? — словно простонала она. — Неужели же раз… оступившись только раз, я навсегда украла у себя все, все?.. Да, я украла, — вдруг произнесла она со странным оцепенением.

Я снова взял ее за руки:

— Да вы не имеете на это права… Вы чистая, вы умная, молодая, прекрасная женщина…

— Я ведь хотела попрощаться с вами на берегу. А потом: еще минутку, еще последнюю минутку…

— Мы не должны прощаться, Вера… О чем вы сейчас думаете?.. Вы слышите меня? Вера, ведь человек — для свершений.

— Я еще днем была почти спокойна, — со странным оцепенением произнесла она. — Я только ждала, ждала, ждала вас. А когда мы сейчас сидели на диване, я почувствовала себя такой счастливой, что мне стало страшно. Страшно оттого, что этого вдруг никогда не будет, не будет…

— У нас все будет хорошо, Вера. Это в наших руках.

— Вы сказали: «станьте моей женой», а я испугалась еще больше. Ведь я ждала этого… Это знаете… Вы поймете… Я могла бы ждать этого всю жизнь и уже быть счастливой. Но когда вы сказали, все как будто обрушилось, поползло… Я как будто опутана. Я придумываю себе неизвестно что. То опять какие-то предчувствия… Я вам все объясню, я скажу. — Она замолчала, посмотрела по сторонам, обняла свои плечи и еще крепче прижалась к стволу. — Я считала, я думала… да, сгорела, перегорела часть моей души. Но и того, что осталось, наверное, хватит, чтобы вы были счастливы со мной. Но слышите: я говорю «наверное». Ведь я боюсь себя. Я все время оглядываюсь. Вы это понимаете?.. Виктор Сергеевич, — ее глаза оказались прямо передо мной, — ведь вы обманули меня, когда сказали, что упали с лодки и у вас потому болит рука. Обманули… Я сегодня случайно узнала, что в вас кто-то стрелял… И сейчас, вот сейчас у меня появилось жуткое подозрение… я даже нашла причину… Скажите, может быть, это опять… опять он?.. Может быть, в вас стрелял мой муж? Скажите мне правду. Я должна выкинуть это из головы.

Я вдруг, так же как она, ощутил промозглую сырость этого вечера.

— Что вы, Вера!.. А кто вам об этом сказал? Откуда вам об этом известно? — Я хотел увидеть ее глаза.

— Это не просто серьезно, это страшно, Виктор Сергеевич, потому что я могу поверить уже во все, потому что этот человек… У меня все мысли сейчас мешаются… Скажите, какого числа убили инспектора?.. Во всяком случае, это была пятница. Нет, — тут же остановила она меня. — Я скажу вам сама. Это было четвертого или пятого августа. Я в тот день как раз ходила в школу и подала заявление…

— Да, Назарова убили четвертого августа, — сказал я. — Но ваш-то муж при чем здесь, Вера? О чем вы говорите?

— Нет, он, конечно, ни при чем. Я это знаю. Я говорю о другом. — Ее голос словно метался. — Но именно в тот день он тоже, он сам уподобился этому убийце. Вот что я хочу сказать. Он приезжал в тот день в Тамань, собрался на охоту… вернулся ночью, а рано утром ушел, ничего не сказав. Но дело совсем не в этом, — перебила она себя. — А через несколько дней я… понимаете… я почувствовала в доме запах гнили. Что такое? Я посмотрела всюду, обыскала все. Открыла погреб, а там какой-то большой мешок. Я развязала… Это был мешок сгнивших уток. Целый мешок. — Она вся дрожала. — Ведь это не только жестоко. Это бессмысленно. Он убивал их, лишь бы стрелять, лишь бы попасть… Зачем? Для чего? Они ведь летали. Были живыми. Живыми были…

— Но может быть, он просто забыл вам сказать о них, Вера?

— Пусть… Но зачем, зачем столько? Мешок… Нет, нет… Я несколько дней ничего не видела вокруг. Тогда для чего же природа вырастила этих уток и для чего создала людей? Чем отличается он от того, кто убил человека? Меня потрясло, что эти два злодейства, как специально, совпали даже по времени. Это как будто одно и то же: бессмысленно убить этих уток — и застрелить инспектора, сгноить этих уток — и выстрелить из-за ревности… У меня есть в голове эта цепочка. Вы понимаете — она существует… Господи, так о каком, скажите, о каком счастье, о каком будущем я теперь могу думать, если он стрелял в вас, а мне предстоит носить ему передачи. Суждено. — Ее глаза были огромными и сухими. — Почему вы не говорите мне правду? Ведь я же думаю о самом худшем. Это он стрелял в вас?

В этот миг мне стал слышен даже скрип деревьев в саду. Я ощутил, как все, все на свете закачалось у меня под ногами. Почему, почему эти сгнившие утки должны были сейчас летать над нами?..

— Вера, но подумайте сами, в чем и как я могу вас убедить? Ведь вы-то, вы какое отношение имеете к этим уткам? Вы-то?.. И вы и я?

— Так вот, — сказала она вдруг совершенно спокойно. — Это он, он стрелял в вас… Виктор Сергеевич, когда вы сейчас вышли из дома, я посмотрела за шкаф. Там давно уже висело чье-то чужое ружье. А сейчас его нет…

Я как будто и впрямь почувствовал запах гнили…

— …И я даже понимаю, когда оно исчезло. Я сейчас все сопоставила… Я не хотела вам говорить об этой сцене, которую он мне устроил из-за вашей рукописи… Как же я сразу-то не поняла, куда он пошел в тот вечер? Как же я не остановила его?.. Ну, конечно… да ведь это так, так… Мало того, что он хотел уничтожить вашу рукопись, он хотел вас убить!

— Вера, да вы понимаете, что никто на свете не может узнать, доказать, кто в меня стрелял?.. Есть вы и я… Зачем мы говорим о нем?

— Но я знаю, я знаю, — словно самой себе ответила она. — Он же мог вас убить… Помните, вы помните, в тот вечер, когда вы встретили его возле столовой, когда отдали мне рукопись, — она опять стиснула свои плечи руками, — он действительно уехал в тот вечер в Керчь. А на следующий день я почему-то не находила себе места: что, если у вас это единственный экземпляр, а в доме пожар или бабушка бросит ваши страницы в плиту? Я отпросилась, поехала, прибежала и вдруг — он дома. Он читал вашу рукопись. Вот с чего это началось… Я вошла, он даже отскочил от стола. Потом начал кричать: зачем это здесь? А я-то наивно решила, что он специально взвинчивает себя, что у него опять неприятности на работе… То он выскакивал из дома, то возвращался. Истерика… Стал умолять, чтобы я никогда больше не встречалась с вами, что нам сейчас, немедленно нужно уехать отсюда, что эта Керчь, это море доводят его до настоящего сумасшествия. Да, да… А потом он… да, соврал, что ему надо отдать какой-то долг в столовую, ушел и больше не возвращался… А оказался он, значит, в Темрюке… Боже мой… Что же будет?.. Так, может быть, это совсем не случайно ко мне приходил сегодня Бугровский?.. Боже мой… Как это страшно! — Она словно не видела меня.