Валентин Овечкин - Собрание сочинений в 3 томах. Том 3

Сами же очерки — хороши и, безусловно, заслуживают издания. Они отвечают в какой-то мере и на обращение «Правды» к писателям насчет создания документальных художественных произведений о героях наших дней.

Критика, в общем, не обошла своим вниманием очерки и рассказы Г. Радова, их немало хвалили в печати. Но все же они заслуживают более крепкого разговора о них и более широкого распространения в читательских массах. Мне хочется отметить то, о чем меньше всего говорилось в статьях критиков, — полезность очерков Г. Радова для дела подъема сельского хозяйства. Председатель колхоза, агроном, директор совхоза, секретарь райкома, а возможно, и обкома в каждом его очерке найдут богатую пищу для размышлений и практических выводов. Таковы очерки и «Час и рубль», и «Штурм ядра», и «Станичное лето», и «У трех морей», и другие.

У автора — острое чувство нового, хорошее видение насущных проблем, и у него хватает мужества поднимать в очерках вопросы, до него пока никем не затронутые.

Вот очерк — «Целинная история». Много писателей побывало за эти годы на целине, много пухлых романов уже написано из жизни целинников. Но никто из авторов не нашел в себе достаточно храбрости сказать, что одной штурмовщиной на целине жить нельзя и пришло время по-настоящему ее осваивать. «Распахать» целину и «освоить» ее — вещи разные. Пора создать основные бытовые условия для целинников. Ведь в целинных совхозах пока что жилплощади приходится в среднем по полтора квадратных метра на человека, и живут местами люди так уже седьмой год. Во многих совхозах плохо поставлено дело с питанием. Если целинный хлеб — самый дешевый хлеб, то почему же не сделать необходимые затраты для улучшения быта целинников? Никто из авторов, писавших до сих пор о целине, не обратил внимания и на вопиющие беспорядки в целинном земледелии, на отсутствие какой-либо системы полеводства, севооборота во многих колхозах и совхозах, приведшее к тому, что там началось уже грозное наступление сорняков на поля. Радов об этом говорит. И пора бы уже всем литераторам, занимающимся целиной, шире охватывать круг проблем, связанных с освоением огромных площадей новых земель, и «пахать» в своих произведениях целину поглубже.

В очерке «Крепкие нервы» Г. Радов поднимает тоже очень важные вопросы. Тип секретаря райкома, который берет обязательства не ради трибунного бахвальства и сотрясения воздуха, не режет и не торопится сдавать на заготпункты неполновесный молодняк скота, сам думает о завтрашнем дне и учит руководителей колхозов работать не очертя голову, а по-хозяйски, с перспективой, — такой тип секретаря напоминает нам, что есть, к сожалению, и иного сорта «руководители», готовые ради того, чтобы сегодня чем-то щегольнуть в сводках, рубить и тот сук, на котором сидят. Очерк написан весьма своевременно.

Образ Дубоносова из очерка «Камень на дороге» можно было бы отнести к «теням прошлого», но, к сожалению, тени эти очень живучи, они не такие уж «тени» и не такого уж прошлого, борьбы с ними предстоит еще немало.

«Гречка в сферах» и «Челомбитько и Лиходед» — лучшие очерки в сборнике, и хотя это и не новые произведения автора, они, безусловно, заслуживают переиздания.

Думается, что читатели, особенно сельские, будут благодарны издательству за выпуск книги очерков Г. Радова.

5/XII 1960

Главный недостаток сценария, написанного в общем профессионально, умело, занимательно, — неясность авторской мысли. Для чего написана эта вещь? Что хотели сказать ею авторы либретто и сценария Т. Макарова и С. Герасимов?

В рассказах о заграничных мытарствах Павлова есть пробелы, допускающие подозрения, что он мог быть и власовцем, и завербованным американцами уже после войны. Если так, то это — продолжение наметившейся было у нас «всепрощенческой» линии в литературе — рассказ С. Воронина и др. Если же не так — то надо выписать Павлова яснее. Нельзя такие вещи оставлять в «подтексте».

Причины, побудившие Павлова остаться за границей, наиболее полно изложены им на стр. 116–117. Но что там сказано? «Почему же вы думаете, дорогая Анна Андреевна, я не вернулся тогда, когда вернулись другие? Да потому, что, сколько ни били меня там, сколько ни калечили, совесть у меня не вышибли до конца. И эта совесть говорила мне, что в нашей битве середины нет: или победи, или умри… Победить я не сумел, а умереть не захотел». Потому, оказывается, не вернулся Павлов в Советский Союз, когда возвращались другие бывшие пленные, что «совесть у него не вышибли до конца». Явная психологическая натяжка. И — неправда. Возвращались как раз те, у которых было больше и совести, и ненависти к капиталистическому миру, и любви к родине. И ведь Павлов не такой уж дремучий (офицер, не малограмотный волынский или дрогобычский крестьянский парень), чтобы поверить вражеской пропаганде об издевательствах в Советском Союзе над вернувшимися пленными. А если все-таки поверил и это было главной причиной того, что он оставался там, — так и надо было говорить.

При чтении сценария возникает ощущение, что Павлов хуже, нежели авторы его показывают, что они еще что-то знают о нем, но не договаривают до конца. А всячески пытаются разжалобить читателя, нажимают на «слезу». Поэтому особого сожаления Павлов не вызывает.

Что связывало его раньше с явными подонками Клячко и Анкудиновым, настолько связывало, что он даже называл их друзьями?

Что заставило его уйти от Марии Николаевны Хеддингер? Похоже, что она просто физически его не привлекала. А привлекала бы — возможно, не ушел бы от нее, стал бы ее мужем и хозяином гациенды.

На чаше добродетелей Павлова главным грузом лежит то, что он подобрал в Ленинграде на улице умиравшую от голода женщину и накормил ее. Но не мало ли этого для оправдания человека, пятнадцать лет раздумывавшего, возвращаться или не возвращаться в Советский Союз?

В жизни сейчас происходит и такое — мы прощаем старые грехи… Но это не значит, что надо в литературе морально оправдывать изменников родины и делать из них чуть ли не положительных героев. А ведь пятнадцатилетние колебания Павлова ничем иным, как изменой родине, не назовешь.

Было немало таких фактов: американцы не давали возможности нашим людям, рвавшимся домой, вернуться в Советский Союз, перегоняли их из лагеря в лагерь, прятали от советской администрации, пускали в ход всякие провокации и даже насилие. Но в сценарии не говорится, что перед Павловым стояли именно такого рода препятствия.

Я против напечатания сценария «Люди и звери» в «Новом мире».

17/II 1961

Этот небольшой рассказ — картинка из жизни моряков-рыбаков, весело и с добрым юмором написанная. Как будто и нет особенных событий, и рыбу моряки не ловят, не попадается, «плавает по дну», и штормы не налетали, не тонул сейнер, и в Болгарии не побывали (после уж побывали, за пределами рассказа), и вообще ничего «существенного» не происходит, а — сейнер плывет, и люди на нем живут, и каждый из них — на свое лицо, всех видишь, и познакомиться с ними, пожить вместе несколько дней на корабле — интересно.