Анатолий Димаров - Его семья

Васильевна внимательно посмотрела на него, достала старенькую сумку, долго шарила в ней, что-то тихонько шепча. «Свинья я, свинья!» — ругал себя Горбатюк за то, что не вернул ей десятку.

— Может, вам больше нужно? — спросила Васильевна, подавая деньги.

— Спасибо! — поспешно отказался Яков, взяв пять рублей. — Я вам, Васильевна, сегодня же отдам.

«Ох, как нехорошо! — морщился он, вспоминая вчерашнюю пьянку. — И как это я не удержался?.. А тут еще это заявление. Теперь Руденко меня живьем съест. И будет прав… Убить меня мало!»

Вернувшись в редакцию, Горбатюк уселся за стол с добрым намерением немного поработать, а потом дневным поездом выехать в командировку. Но работа не клеилась. Мысли исчезали так же внезапно, как и появлялись, а в голову лезли какие-то пустяки.

То он начинал думать, что ему нужно сшить себе новый костюм; то смотрел на большой и красивый, но давно уже испортившийся радиоприемник и приказывал себе не забыть отдать его в ремонт; то, наконец, вспоминал, что завтра в театре должна состояться премьера и что его приглашали на нее…

Но все эти мысли все настойчивее и упорнее заслоняла мысль о вчерашнем происшествии. И как ни гнал ее от себя, как ни пытался избавиться от нее Яков, она каждый раз возвращалась и беспокоила его все больше и больше. И тут же Горбатюк вспоминал Нину, детей и убеждал себя в том, что он должен наконец разрубить узел, который все туже затягивался на его шее.

Скоро в редакцию начали сходиться сотрудники. В кабинет к Горбатюку быстро вошла невысокая подвижная женщина с такими черными глазами, что Якову всегда хотелось потрогать их. Сегодня в этих глазах так и прыгали веселые чертики.

— Поздравляю вас, Яков Петрович! — торжественно проговорила она, протягивая ему руку.

— Ну, что там? — недовольно спросил он. Ему было сейчас неприятно видеть всегда жизнерадостную Людмилу Ивановну Кушнир, литработника отдела культуры.

— С законным браком!

Людмила Ивановна со смехом упала в кресло, потешаясь над его растерянным видом.

— Так вы, Яков Петрович, ничего не помните? В самом деле, не помните?

— Да говорите же! — прикрикнул на нее Горбатюк.

— Вы ведь вчера явились сюда пьяный как стелька. Ой, Яков Петрович, что здесь было!..

— Что было? — холодея, спросил Горбатюк.

— В любви признавались. Петровой руку и сердце предлагали!

«Этого еще недоставало!» — с отчаянием подумал Яков, а Кушнир после очередного приступа смеха продолжала:

— «Невеста» чуть не умерла от счастья. А Руденко, любуясь вами, последние волосы из своей лысины повыдергивал…

В кабинет начали заходить другие работники редакции, и Горбатюк имел полную возможность убедиться в том, что Людмила Ивановна нисколько не преувеличивала.

Хотя сотрудники и подшучивали над ним, он не мог не видеть, что за этими шутками скрывалось осуждение. Яков еще больше помрачнел и оборвал разговор, всем своим видом давая понять, что сейчас не время говорить об этом, что он старше их по положению и они не должны забывать, над кем можно смеяться, а над кем — нет.

Оставшись один, он снова попытался сосредоточиться, держа в руке карандаш и устремив взгляд на лежащую перед ним статью. Но из этого ничего не получалось, так как он все время невольно прислушивался к шагам в коридоре. Узнав наконец твердую поступь Петра Васильевича, Горбатюк стал тревожно ожидать вызова.

Однако Тоня, через которую редактор обычно приглашал к себе сотрудников, не приходила. Тогда, потеряв терпение, с отчаянием человека, знающего, что ему все равно не миновать беды, Яков сам пошел к Петру Васильевичу.

В кабинете, кроме редактора, сидели его заместитель Василий Иванович Холодов и Руденко. Василий Иванович, тучный человек с болезненно-одутловатым лицом, откинулся на спинку кресла и даже не взглянул на Горбатюка. Руденко тоже не повернул головы в его сторону.

Петр Васильевич сидел на своем месте, положив обе руки на стол. Лицо его, на котором выделялся широкий тяжелый подбородок, было очень сердитым.

— Это черт знает что! — возмущенно говорил он. — Этого нельзя так оставлять…

Он взглянул на Якова, и взгляд его был холоден и презрителен.

— Это черт знает что! — повторил редактор. — Я предлагаю обсудить поведение Горбатюка на партийном собрании.

Яков подошел к столу и стоял, не решаясь сесть.

— Добрый день, Петр Васильевич! — тихо поздоровался он.

Редактор сделал вид, что не слышал его приветствия. Повернувшись к Холодову, он спросил:

— Что мы сегодня даем в номер? — хоть этот вопрос в первую очередь касался Горбатюка как ответственного секретаря редакции.

Василий Иванович начал перечислять прочитанные им и сданные в набор материалы.

Яков стоял, чувствуя себя здесь лишним.

— Петр Васильевич, — заговорил он, пытаясь сдержать дрожь в голосе. — Я… прошу извинения. Я обязательно сегодня выеду и доведу дело до конца.

— Никуда вы не поедете! — резко ответил редактор. — От вас ни дела, ни работы!..

Он нажал кнопку звонка и спросил вошедшую в кабинет Тоню:

— Головенко пришел?

— Сейчас узнаю.

— Попросите его ко мне.

Через минуту в кабинет редактора вошел заведующий отделом писем Виктор Головенко. Невысокий, худой и вихрастый, он казался подростком, несмотря на то, что ему было уже двадцать пять лет.

— Вы меня звали, Петр Васильевич? — спросил он, здороваясь со всеми.

— Да, звал. Вам срочное задание. Заберите у Горбатюка все материалы о колхозе имени 30-летия Октября, поезжайте в район и напишите острую критическую корреспонденцию. Дело там вот в чем…

Редактор начал объяснять, а Яков все стоял и не мог уйти из кабинета, хотя в его положении это было бы самым правильным. Он просто не мог примириться с мыслью, что поручение, данное ему редактором, будет выполнять кто-то другой.

— Петр Васильевич, разрешите мне сделать это, — снова обратился он к редактору, хотя заранее знал, что тот все равно откажет ему, имеет на это все основания…

Хоть Яков и тешил себя надеждой, что дело не дойдет до партийного собрания, хоть редактор, казалось, перестал сердиться и снова обсуждал с ним редакционные дела, а случай с командировкой начал как будто забываться, вопрос о Горбатюке все же был поставлен на очередном партийном собрании.

Собрание было назначено на семнадцатое, и Яков со страхом посматривал на календарь: время неумолимо приближало это роковое число. В конце концов он махнул на все рукой: «Будь что будет!» — и с головой окунулся в работу, являвшуюся для него тем спасательным кругом, который не давал опуститься на дно отчаяния.

Чрезмерно суровое (как казалось Горбатюку) наказание со стороны редактора, который не только поручил другому написать статью, больно задев этим гордость Якова, но и настоял на обсуждении его поведения на партийном собрании, заставило его задуматься над своим будущим, над тем, что он скажет коммунистам.