Федор Панфёров - Волга-матушка река. Книга 2. Раздумье

Вода!

В прожженные солнцем земли — вода! Она зальет пересохшие озера, низины, пройдет в глубь Черных земель.

— Вода!

Разве есть что на свете лучше этого слова!

А урожай по всей области уже собирают.

Из сообщений секретарей райкомов видно: уборка хлебов идет дружно. Взвесив эти обстоятельства и понимая, что ничего особенного не случится, если он выедет на канал, Аким Морев и покинул обком.

Вместе с начальником строительства Бирюковым он два раза проехал вдоль канала.

Кое-где в свежих берегах виднелся желтоватый песок, напоминающий пеклеванную муку, чаще же краснела твердая, как цемент, глина. И было пусто: колхозники уже закончили работы, и их распустили на сбор урожая, а технику — экскаваторы, грузовики, деррики — направили к возвышенности, пересекавшей бывшее русло Волги между озерами Чапурой и Дундук, где предстояло взломать перемычку, после чего вода хлынет из Чапуры в Дундук.

— Хорошо. Молодцы! — взволнованно говорил Аким Морев, пожимая локоть Бирюкову. — Вы, возможно, еще и не сознаете, что создали. Старики говорят: чудо. Понимаете, чудо.

— Как не понимать, Аким Петрович, — отвечал Бирюков. — Если бы не эта радость, экскаваторщики, шоферы разве работали бы день и ночь? До упаду работают: отойдет в сторонку, свалится на землю и спит как убитый.

Они почти вплотную подъезжали к ферме, где жила и работала Елена. Сегодня же в обеденный час, когда в степи кучилась особенно густая жара, Иван Петрович дипломатически предложил:

— Может, завернем, Аким Петрович… чайку попьем, погреемся?

Глазами поблагодарил за внимание и участие шофера Аким Морев, тихо посмеиваясь, сказал:

— Жара такая стоит, а вы — погреемся.

— Душевно, — ответил Иван Петрович.

— Спасибо, — ответил тот. — Но, Иван Петрович, поломанную оглоблю как ни связывай — не свяжешь. Поехали домой.

В Приволжск они направились поздним вечером, когда ночь гасила день.

Радостно и грустно было Акиму Мореву.

Радостно потому, что готов был к пуску Большой канал первой очереди, заканчивалось строительство образцовых городков на правом берегу Волги, успешно воздвигался гидроузел, неплохо работали заводы, фабрики, прекрасно проходила уборка урожая. Все говорило за то, что в этом году они вызволят область из прорыва.

Это радовало Акима Морева. Но ему было и грустно: Елена ушла к Ермолаеву, а он, Аким Морев, снова остался один.

«Да. Видимо, так и доживу свой век вдовцом, — тоскливо рассуждал он сейчас сам с собой. — Распутник скажет: «Ханжа». Кой черт ханжа? Может быть, пригласить какую-нибудь фитюльку?» Но он тут же почувствовал отвращение: его мужская сила подчинена чувству, как и чувство подчинено мужской силе. Было что-то единое, нераздельное в них, и никакие рассуждения не могли разорвать это единство.

Пока они ехали степью, было тихо. Только временами через открытое окно откуда-то доносились тревожные голоса птиц да хлестал вкусный запах трав.

Но вот они выскочили из степей на поля, и тут перед Акимом Моревым открылась странная панорама: всюду, куда ни глянь, пылают костры, выбрасывая густой черный дым, миллиарды искр и освещая багрянцем темное ночное небо.

— Что такое? — спросил он у Ивана Петровича.

— Солому жгут, — равнодушно ответил шофер.

— Какую солому?

— Нового урожая.

— Нового? Жгут? — уже встревоженно переспросил Аким Морев.

— Да. Так заведено: соломы много, девать некуда, жгут. Нет соломы — не жгут.

— Давайте… быстрее… к Опарину, — впервые грубо приказал Аким Морев и даже толкнул в плечо Ивана Петровича. — Ах, сукины дети! Ах, мерзавцы!

Ничего не понимая, Иван Петрович дал газ; машина подпрыгнула и стремительно, со свистом понеслась в сторону Приволжска.

Как только «Победа» остановилась около облисполкома, Аким Морев вышел и юношескими шажками, через ступеньку, взбежал на второй этаж. Здесь он рванул дверь приемной и, не обращая внимания на секретаршу, стремительно ворвался в кабинет. Переступив порог и увидав за столом Опарина, задыхаясь, прокричал:

— Вы что… С ума спятили?

— Что с вами, Аким Петрович? — всегда улыбающееся лицо Опарина омрачилось. Он немедленно вскочил со стула и пошел навстречу секретарю обкома, в уме прикидывая: «Видимо, заболел: один живет, без семьи… замотался».

— Что со мной? Нет, что с вами? Где и когда вы разум потеряли? — все так же задыхаясь, не снижая голоса, снова прокричал Аким Морев.

Опарин надулся, отступил на несколько шагов и, прикладывая руку к груди, проговорил:

— Вы унижаете мое достоинство.

— Достоинство? А есть оно у вас? Почему жжете солому? Мы вам поручили вести уборку урожая, а вы занимаетесь безобразием!

Все эти дни внимание Опарина было полностью захвачено хлебосдачей государству. Область соревновалась с соседней, и Опарину хотелось «хоть раз в жизни выскочить наперед», — вот почему он все остальное отодвинул от себя.

— Ах, вон что… солому жгут, — стараясь улыбнуться, ответил Опарин. — Садитесь, Аким Петрович. Да разве я жгу? Колхозники жгут.

— Простите за грубость, вы врете. Колхозники прекрасно знают, солома — корм для скота… и потому жечь ее по своей воле не будут. Жгут по вашему приказу… ваши работнички, Мороженые быки, посланные в колхозы.

Чтобы приглушить вспышку секретаря обкома, Опарин заговорил воркующе:

— Зачем ругаться, Аким Петрович? Давайте обсудим, что делать.

Аким Морев пересилил разбушевавшийся гнев, привел себя в порядок, хотя пальцы на руках дрожали, затем подсел к Опарину, пододвинул блокнот, взял карандаш и, чертя на листочке, сказал:

— Вы когда-нибудь видели омет?

Опарин знал, что такое омет, и, чтобы гнев Акима Морева перевести на этот «пустячок», решительно сказал:

— Понятия не имею.

— Агроном не имеет понятия, что такое омет! Чему же вас в академии учили? Вот что такое омет, — и, продолжая чертить на бумаге, Аким Морев пояснил: — Кулаки в годы богатого урожая всю солому собирали в омет. Омет — это стог соломы, огромный, телег на сто. Кулак, да и умный управляющий имением свозили солому в такие ометы, укладывали ее крепко, покрывали плотно. Про подобные ометы говорили: «Как сундуки». Так вот, дорогой председатель облисполкома, дайте распоряжение: прекратить жечь солому и — в ометы. Ныне урожай, а на следующий год суховей может все пожрать… что вы тогда со скотом будете делать? На мясопоставки его, под нож? Или пусть подыхает? Так, что ли?

— Э-э-э! — протянул Опарин, поднимаясь со стула. — А где возьмем рабочие руки? Надо сначала закончить обмолот.

— Вы государству сколько процентов сдали?

— Девяносто шесть.

— Очень хорошо. Четыре процента государство подождет, не обидится на вас.

— Но, Аким Петрович, мы соревнуемся с соседями… и хотим первыми подать рапорт о выполнении хлебопоставок.