Владимир Детков - Свет мой светлый

Вот какие мысли вызвала у меня книга Владимира Деткова.

После школы по давней юношеской мечте пошел В. Детков учиться на агронома. Стал земледельцем, чтобы сеять вечное, доброе — хлеб. Радостно было впервые ронять хлебные зерна в свежераспаханную почву. И восколашивалась эта его любовь к родной земле спелыми колхозными нивами.

Казалось бы, нет ничего достойнее и нужнее дела хлебороба, ибо всему голова и основа — хлеб!

Но спустя годы, молодой агроном вдруг подал заявление в Литературный институт…

И вот думаю: что же заставило его изменить земле, оставить в борозде плуг и взяться за перо?

Читая написанное им, убеждаешься: нет, это не измена, не легкомысленная «охота к перемене мест», а все та же преданная верность, обретшая новое качество. Не смог человек больше молчать об этой своей верности, молчаливое общение с полем вырвалось из души заветным словом о земле и обо всем сущем на ее тверди.

И вот читаем:

«Иногда, шагая домой после трудной и важной работы, вдруг невольно вспоминаю отца. По привычке задумываюсь: а почему я его вспомнил именно сейчас? И, как бы поглядев на себя со стороны, нахожу отгадку — ведь его походкой иду! Размеренной, неторопливой поступью человека, исполнившего доброе, нужное людям дело…»

Я процитировал здесь коротенькую новеллку «Отец» — всю целиком, от начала до конца. Но сколько же много в ней сказано! Какая душевная глубина художнического взгляда!

А вот пример зрелой мудрости писателя (новелла «Память»):

«Сон и смерть.

Человеческая память вносит свои поправки в объективную реальность этих явлений…

— Спит как убитый, — с добрым чувством восхищения говорим мы о человеке, поработавшем всласть.

— Лежит как живой! — восклицаем печально, прощаясь с тем, кто безвременно покинул нас. — Еще столько мог сделать… Он умер в работе, посреди кипучей жизни своей…

— Нет, он не умер, — протестует Память. — Для нас он живой, только уснувший на долгое долго».

Или вот еще («Живые и мертвые»):

«Живые закрывают глаза умершим, а ушедшие из жизни нередко последним движением души своей на многое открывают глаза живым!»

Или давайте вместе поразмышляем, слегка погрустим над такой миниатюрой («Душа и руки»):

«Руки тянутся срывать… Зачем? Не лучше ли глазам довериться: смотреть, убедить себя в непосягаемости, грустить о несорванном, мечтать. Душой стремиться!

А нередко руки опережают движение души. Забегают вперед… Грубят… Берут все, что могут.

А душе там уже и делать нечего — на развалинах недостроенных чувств… на разгаданных тайнах…»

И в заключение своих примеров не могу удержаться, не привести вот это стихотворение в прозе:

«Женщина встретила светлым взглядом… Женщина спешит на свидание… Женщина смеется… Женщина щурится на солнце… Женщина бежит по лугу… Женщина плывет… Женщина спит… Женщина дышит в плечо… Женщина открывает глаза… Женщина кормит ребенка… Женщина слушает музыку… Женщина принимает цветы… Женщина в новом платье… Женщина стоит на ветру… Женщина! Сколько праздников у мужчины!»

Предельно простые слова, совсем как в букваре: «Мама моет раму». Но — имеющий уши да услышит! — сколько в этом лаконизме чарующей недосказанности и… всесказанности! Воистину, слова, творящие праздник!

Из таких вот одухотворенных раздумий и откровений в основном и состоит раздел миниатюр. Пусть никого не смущают их невеликие размеры. Они потому и невелики, что поэтическая их ткань и плоть сознательно уплотнены кропотливой работой над словом, над мыслью, над трепетной сутью самой поэзии.

В этой же книге наряду с миниатюрами присутствует и крупная по объему прозаическая форма — повесть «Три слова». Не мешают ли они друг другу — малое и большое, не нарушают ли своим соседством целостности книги? На мой взгляд, нисколько! В микро- и макропрозе Владимира Деткова много общего, родственного, органического, и прежде всего — присутствие все того же одухотворенного, взволнованного раздумья над сущностью бытия. Многие мысли и чувства, питающие его миниатюры и представляющие как бы разноцветные осколки нашей повседневности, в повести организованы и вмонтированы в большой художественный витраж с пространственно развернутым отображением человеческих судеб.

Повесть написана с большой степенью, я бы сказал, сопереживаемости, страстной сопричастности и той щедростью красок, которая порой граничит с молодой расточительностью. Но ведь это же хорошо! Это происходит от даровитости пера. Лучше смолоду ничего не утаить, не запрятать про запас, все выложить сполна, подчистую, нежели ремесленнически что-то придержать, так сказать, от кафтана сэкономить еще и на шапку. В щедрости ведь и состоит обаяние молодого дарования, к которому разумная экономность (но не бережливость!) средств непременно придет со временем. Зато повесть не оставляет читателя равнодушным.

…Сеял человек хлеб, ронял зерна в землю… Теперь он же роняет заветные слова в человеческие души. Что важнее? Материальное или духовное? Агроном или поэт? Что теряем и что приобретаем от такой метаморфозы?

Думается, что, при всей насущности хлеба, высокое слово поэта земли и о земле, о человеке, попирающем и возделывающем ее, — в данном случае важнее. Очень, очень важно и нужно нам умное слово о поведении человека на земле. Ибо сказано: не хлебом единым… И от себя добавим: но и поведением своим жив или заживо мертв человек.

Да и теряем ли мы что-либо? Ведь земледелец, ставший поэтом, — не потеря, не измена одному делу ради другого. Это — продолжение дела, питаемого одними и теми же родниками, дела, в котором знание насущного и материального, преобразованное взволнованным и любящим сердцем, так прекрасно воплощается в духовные всходы!

Право, у меня от этой книги на душе большой, радостный праздник.

Евгений НОСОВ,

лауреат Государственной премии РСФСР имени А. М. Горького

г. Курск

16.02.84

г. Курск

Солнце — пожалуй, единственное и бесспорное, что достойно всеобщего поклонения.

И через сто, и через тысячу лет, когда человечество, словно фонарями, обвешает планету летучими светилами, даже самые мудрейшие будут с обнаженной головой встречать по утрам восход Солнца и провожать его…