Лев Колесников - Тайна Темир-Тепе (Повесть из жизни авиаторов)

Строгий голос инструктора вернул романтика к трудовой действительности:

— Где аэродром?

«Черт возьми, где же в самом деле аэродром?

Где-то внизу, конечно… Ясно, что внизу, а где? Инструктору нужна точность».

Валентин жалко улыбнулся и безнадежно махнул рукой влево. Нина удовлетворенно кивнула головой. «Ну скажи ты, угадал!» — обрадовался Валентин.

Однако, где же аэродром? Надо бы найти по-настоящему. Он пристально смотрит влево, куда только что так удачно махнул рукой, но аэродрома не находит. Самолет опять сильно кренится, закрывая правой плоскостью полнеба. Голос Нины поясняет:

— Второй разворот!

И тут Валентин заметил на земле под левым крылом белую букву «Т». Буква лежала вниз головой посреди ровной, как скатерть, площадки. «Так вон он, аэродром!»

И опять голос Нины:

— А ну, веди самолет сам!

Валентин судорожно вцепился в ручку управления и ногами уперся в педали так, что будь они деревянные, наверняка бы сломались. Самолет сразу же повалился вправо и вниз. «Ага, — сообразил Валентин, — теперь, значит, ручку на себя и влево». Он еще недодумал этих слов, а самолет, как резвый конь, уже вздыбился вверх и завалился в левый крен… Нина покачала головой и стала командовать:

— Отдай ручку от себя! Не дави из управления сок. Ишь, штангист какой! Тихонько держись за рули. Забыл, как я учила на предварительной?

Валентин расслабил мышцы, и самолет пошел ровней. А в телефоне тот же спокойный голос:

— Вот левый кренчик, теперь хорошо. Не двигай зря ногами, видишь, самолет рыскает? А газ, газ зачем убираешь? Вот так. Смотри на приборы.

В кабине Нины сферическое зеркальце. Через него она время от времени смотрела на Валентина. Все зеркальце занимала его довольная улыбка, и она вспоминала, как сама вот также сияла в первом полете за широкой спиной Дремова…

Вечером на разборе она сказала:

— Ошибки для начала закономерны. Главное, что робости я ни у кого не увидела. Однако в следующих полетах так не улыбайтесь, товарищи курсанты, а то у Козлова, например, при улыбке глаза закрываются, и он ничего не видит. Побольше серьезности — и летать будете и воевать будете как надо.

Перед отбоем казарма гудела как улей. Делились впечатлениями от первого полета. При этом размахивали руками, перебивали друг друга, смеялись, шутили. Только и было слышно: «А я как сунул газ, а мотор как загудит, а инструктор как закричит!», «Как начали планировать, у меня все печенки опустились!», «А меня инструктор спрашивает: «Где аэродром?» Пока я искал, самолет уже по земле катится и инструктор хохочет. «Теперь-то, — спрашивает, — нашел?»

Борис Капустин не разделял общих восторгов. Он сильно тяготился трудностями курсантской жизни и оказался менее своих товарищей подготовленным к такому испытанию, как поле. А тут еще инструктор Лагутин его подогрел своим раздражением.

Незадолго перед началом полетов Лагутин прогуливался по гарнизону со своей молодой женой Клавочкой. Курсанты его экипажа в полном составе попались навстречу. Лагутин сжал Клавочкин локоть и, наклонившись к ее уху, сказал: «Мои орлы». Клавочка проводила «орлов» взглядом и заметила:

— Хорошие ребята. Мне больше других нравится вон тот, слева. Сразу видать, симпатяга. — И вздохнула.

Слева шел Борис, и вздох Клавочки послужил началом многих для него неприятностей.

В первый летный день Лагутин запланировал Борису полет в последнюю очередь. А летный день очень трудный для курсанта. Как белка в колесе мечется он, то сопровождая самолет на рулежке, то помогая заправлять его маслом, то бензином, то бежит за колодками, чтобы подложить под колеса самолета, то помогает инструктору надеть парашют. А при перемене ветра тянет на своих плечах все стартовое имущество с одного места на другое.

Борис так устал, что, когда пришла его очередь лететь, ему было не до полета. Самолет подрулил на предварительный старт. Улыбающийся и возбужденный Кузьмич освобождал ему кабину, а Борис никак не мог застегнуть парашютные лямки.

— Ну ты, размазня! — крикнул на него Лагутин. — Тебя в бабий экипаж бы к Соколовой! Возишься, как девчонка!

«Ну вот, — подумал Борис, — не успел полететь, а уже отругали».

Кузьмич и Санька помогли ему усесться в кабину, расправили и подали в руки привязанные ремни, присоединили телефон.

— Ну, Боря, ни пуха ни пера! — напутствовал его Санька и спрыгнул наземь.

Самолет затрясся, набирая скорость, потом полез в небо. Сначала, несмотря на все злоключения, Бориса охватило чувство восторга. Но вот они достигли «зоны», то есть места, над которым имели право делать пилотаж. В ознакомительном полете не рекомендовалось давать курсантам сложные элементы пилотажа, поэтому Лагутин, чтобы не видели его с аэродрома, прошел через центр зоны километров на несколько подальше.

Борис смотрел, как все дальше и дальше уходила земля, превращаясь в пестрый ковер. Вдруг самолет вздрогнул, мотор замолк, земля и небо крутнулись колесом, и самолет начал отвесно падать. Борис повис на ремнях, но тотчас неумолимая сила втолкнула его обратно в сиденье. Руки и ноги наполнились свинцовой тяжестью, а мотор снова заревел. Выйдя из пикирования, самолет опять полез в небо.

Перед глазами Бориса замелькали чертики, и сквозь них он увидел темно-синее небо и голову Лагутина в коричневом блестящем шлеме. Потом самолет опять пикировал и опять стремительно лез вверх. С каждым разом у Бориса темнело в глазах все больше и больше. Он уже не держался за управление, ничего не понимал, а только думал: «Скорей бы все это кончилось». Его начало мутить и, наконец, вырвало. Единственно, что он успел, это отклонить голову за борт. И потом абсолютно бессмысленно смотрел за беспорядочным вращением земли и неба.

Наконец самолет выровнялся, и Борис услыхал в телефоне насмешливый голос Лагутина:

— Ну, «ас», жив еще? Бери управление, веди самолет по горизонту!

Легко сказать «веди по горизонту», да трудно сделать это неумелыми руками, да еще когда в голове звон и все время на рвоту потягивает.

Под управлением Бориса самолет заходил как пьяный, а неумолимый Лагутин командовал:

— Делай левый разворот!

Борис вспотел, глаза готовы были выпрыгнуть сквозь очки, а самолет не слушался.

— Ладно, не мучь машину! — сказал Лагутин и отобрал у него управление.

Шло совещание инструкторов по обмену опытом обучения курсантов. Когда дошла очередь высказаться Лагутину, он взбудоражил всех.

— В обучении людей искусству летать я придерживаюсь принципа естественного отбора: «Рожденный ползать, летать не может». Кое-кого я отчислю из своего экипажа. Нечего зря горючку жечь. Лучше выпущу курсантов меньше, да лучше…

Присутствующие задвигались, зашумели.