Лев Колесников - Тайна Темир-Тепе (Повесть из жизни авиаторов)

Мах, рывок — и Борис, перевернувшись в воздухе, четко становится на упругий мат. Сильные руки Нины и Васюткина с двух сторон помогают ему удержать равновесие. Товарищи поздравили его.

— Вы будете хорошим летчиком, Борис, — похвалила его Нина. — Бесстрашие куется на земле.

Позанимавшись в спортзале, всей компанией пошли на трофейную выставку.

На трофейной выставке экспонировались захваченные нашими войсками немецкие самолеты, пушки, танки и минометы. Они носили следы действия нашего оружия. Над битым немецким железом склонялись опушенные снегом деревья молчаливого зимнего парка. Казалось, перед глазами возник участок фронтовой полосы. Именно так выглядели фотографии, запечатлевшие фронтовые картины зимы 1941–1942 годов. Увлекшись чтением табличек, поясняющих экспонаты, Борис немного приотстал от компании. Вдруг кто-то осторожно взял его за локоть. Он обернулся и увидел Фаину.

— Здравствуй, Боря! Я хочу с тобой поговорить…

— Здравствуй… — растерянно ответил он.

— Ты совсем забыл о нас, Боря. Может быть, ты познакомился с другой девушкой? Что ж, приходи к нам с ней, я перенесу. И не такое перенесла. Я бежала от немцев, потеряла своих друзей и здесь совсем-совсем… Ведь своего дядю до войны я знала только на расстоянии…

На глазах Фаины блестели слезы. Сердце Бориса сжалось. Такой расстроенной он видел ее впервые. Он уже готов был обнять ее, успокоить, пойти за ней. Фаина, почувствовав его настроение, подняла к нему лицо. В неясных сумерках раннего зимнего вечера Борис увидал за слезами в ее глазах настороженный холодок. В памяти почему-то возникла Нина Соколова, с которой он только что расстался, — простая, приветливая и сильная.

Борис отвернулся и, глядя в сторону, заговорил. Он уже пересилил чувство жалости и твердо решил, что этот разговор с Фаиной будет последним. Но ему хотелось объяснить ей все — и как можно мягче. Это оказалось нелегко, и он с трудом подбирал нужные слова.

— Видишь, Фаина… Если я начну у вас бывать, это станет заметно для ваших соседей. О нашем знакомстве узнают твои сослуживцы, а там… Ведь постоянства, говоря честно, я тебе не могу обещать, так как люди мы очень разные, а тебя скомпрометирую…

Наступила неловкая пауза.

— Боря, только один вопрос, — его спросила Фаина. — В праздничные дни ты присылал записку с Клавочкой, где писал, что хочешь меня видеть, а теперь…

— Я хотел тебя видеть, чтобы сказать то же, что сказал сейчас…

И они расстались.

Фаина постояла некоторое время одна, в раздумье глядя на удаляющуюся фигуру Бориса, похлопала рукой по броне разбитого фашистского танка и не спеша пошла домой.

«Пожалуй, с курсантами ничего не выйдет, — думала она. — Хорошо хоть то, что этот субъект не сделал глубоких выводов…»

Но тут же она вспомнила визит Дятлова. «Это тоже неспроста. Оберегают своих подчиненных или подозревают нас?.. Санька ни к чему не пригоден. Клавочка? Глупа и слишком болтлива. Такая способна на какую-нибудь истеричную выходку… А как бы хорошо иметь своего человека в такой организации, как авиационная школа!»

Борис между тем нагнал друзей и со всей компанией пошел в кино. Из города он вернулся с чувством большого духовного обновления, словно только что одержал какую-то большую победу. Он не поддался уговорам Саньки пойти к Янковским; в спортивном зале, преодолев робость, научился делать сальто; ему хотелось порвать с Фаиной, знакомство с которой тяготило его, и он порвал с ней… Приятно побаливали мышцы после спортивной нагрузки. Борис напрягал их и думал: «Неужели я не выполню главную свою задачу — научиться летать? Нет, я должен, обязан это сделать, и сделаю во что бы то ни стало!»

Ранняя весна принесла курсантам много неприятностей. Аэродром раскис, землянки заливало водой. Старшина мрачно объявил:

— Авиация кончилась, начинается пехота.

«Пехота» не началась, но всех переселили в городок на зимние квартиры и засадили за теорию. Сергей и Валентин, как и большинство курсантов, усваивали материал хорошо. У Валико были трудности с русским языком, поэтому он немного отставал от других, и друзья охотно помогали ему.

Солнце с каждым днем делало свое дело. Грязь на дорогах подсыхала. Крамаренко, Дятлов и Журавлев чуть не каждый день выезжали на аэродром, но он подсыхал медленно. Ходили взад и вперед по зыбкой почве, вздыхали, пробовали рукой сырую землю. Хотелось быстрее начать работу. Основная масса курсантов за период осенних и зимних полетов подошла к самостоятельному вылету. Теперь нужна была тренировка. Каждый самостоятельный полет продвигает курсанта к выпуску. Работа школы ценится по количеству пилотов, закончивших программу летной подготовки на «хорошо».

Дятлов, как политический работник, основное свое внимание направлял на морально-политическую сторону дела. И он добился своего: коллектив курсантов был дружным, работящим, самодеятельным организмом; настроение боевое, все рвались на фронт. Но были, как говорил Дятлов, и «недоработки». Особенно беспокоили комиссара Шумов и Лагутин, а с некоторых пор и его жена Клавочка. Другой на месте Дятлова, может быть, и не обратил бы внимания на мелкие частности, поручив «доработку» своим помощникам, тем более, что общий знаменатель деятельности школы был высок. Но не таков был Дятлов. Он старался помнить о каждом человеке. Его радовал Капустин и не радовал Шумов; он беспокоился за Нину, перенесшую столь тяжелый удар, и был недоволен самоуверенностью и себялюбием Лагутина. А совсем недавно до него дошли недвусмысленные слухи о связях Клавочки Лагутиной с Шумовым. Это уже совсем плохо.

— Вот тебе и Шумов! Такой способный, подвижной, легко усваивающий летное дело парень, и вдруг амуры с чужой женой… К добру это не может привести. Узнает Лагутин, и разразится скандал. В коллективе начнется разлад… Нет, нет, этого нельзя допустить! Надо что-то предпринять. Ведь удалось же общими усилиями поставить на ноги Капустина.

Но, к сожалению, не всегда удается предупреждать назревающие неприятности.

Однажды, когда «терка» (так называли курсанты теоретические занятия) всем до чертиков надоела, старшина весело объявил:

— Ну, авиаторы, авиация возобновляется. Завтра едем на аэродром.

Курсанты шумно обступили старшину, и он пояснил:

— Лейтенант Журавлев только что с аэродрома. Он сказал: вполне просохло. Так что настраивайтесь на перебазировку в подземные апартаменты. Сегодня вечером, думаю, будет приказ.

Старшина был необыкновенно добр и снисходителен, и Санька не прозевал удобного случая — обменял в каптерке старые портянки на новые и заодно выпросил разрешение отсутствовать на вечерней прогулке.