Лев Колесников - Тайна Темир-Тепе (Повесть из жизни авиаторов)

Для Джаниева это был самый сумасшедший день в его жизни.

Баринский исчез. Нина, пообещав по телефону дать крайне важные сведения, лежит без сознания; только что доложили о покушении на жизнь Клавдии Лагутиной; покушавшийся скрылся; Лагутина в тяжелом состоянии, и от нее также ничего нельзя добиться.

Но вот прошло несколько часов, и клубок стал разматываться. Нина назвала Джамиле Султанову, которая может сообщить имена людей, бывших в Темир-Тепе в день гибели Дремова. Джаниев сейчас же поехал к Султановой. Выслушав ее, он без труда представил истинную картину гибели авиаторов. Джамиле показала ему письмо от Нины, которое ей передал незнакомый человек.

«Милая Джамма, — писала Нина. — Очень прошу Вас сегодня, к девяти часам вечера, прийти…» Дальше подробно объяснялось, как найти дом знакомых Нины, где должна была состояться встреча. В конце записки говорилось: «Разговор будет очень важным, имеющим общественное значение».

— Скажите, пожалуйста, товарищ капитан, — спросила Джамиле, — почему все так заинтересовались моей случайной встречей с этим летчиком?

— Вот что, товарищ Султанова: выполните просьбу Нины Соколовой, сходите по адресу, какой она вам дала, я вас обязательно встречу, и тогда нам все будет ясно. А пока ни о чем не беспокойтесь и до вечера, я прошу вас, никому не говорите об этом.

Джамиле недоуменно пожала плечами, и они расстались.

Вечером она приоделась, улыбнулась своему отражению в зеркале — как никак почти два года она была лишена этого невинного женского удовольствия — и вышла из дому. Автобус довез ее до Мусульманского кладбища. Отсюда, как говорилось в письме Нины, нужно было идти пешком через кладбище в так называемый Старый город. Она пошла. В сумерках было немного жутковато идти мимо древних восточных надгробий, но что делать? Раз надо, то надо.

Джамиле поравнялась с полуразрушенной мечетью. Осенний ветерок неприятно раскачивал в темноте конские хвосты, прикрепленные к сухим шестам. Шесты уныло поскрипывали. К этим неприятным звукам примешивались еще какие-то непонятные, еле слышные. Джамиле сосредоточилась, напрягла все внимание, и ей показалось, что она слышит чьи-то шаги. Стала присматриваться и различила какие-то скользящие тени. Кто бы это мог быть? Невольно Джамиле остановилась и напружинилась, приготовившись к схватке. В этот момент зазвенело железо, послышалось тяжелое дыхание, хрипение, стоны и темь разорвал огонь выстрела. Джамиле стояла, боясь шелохнуться. Но вот одновременно вспыхнуло несколько карманных фонариков, и первым, кого она узнала, оказался капитан Джаниев. В его руке был пистолет. Два автоматчика поддерживали какого-то оборванца. Он был ранен. Потом подвели еще трех арестованных. Джамиле подошла к Джаниеву.

— Что здесь происходит, товарищ капитан?

Услыхав ее голос, оборванец поднял голову, и Джамиле с удивлением узнала своего двоюродного брата Уразум-бая. Он молча и злобно взглянул на сестру и, не ответив на ее немой вопрос, отвернулся…

Перед зачетным полетом по технике пилотирования Валентин летал на двухместной машине с командиром эскадрильи. Этот полет дал ему очень многое, как будущему летчику, и запомнился надолго. Это был мастерский урок высшего пилотажа. Санька и Валико перед полетом наказывали: «Сильнее «тяни», Валя! Этого командира хлебом не корми, только покажи перегрузку побольше. Понял?» Вняв их советам, Валентин «тянул» на совесть. Разогнав скорость на пикировании, он резко хватал ручку управления «на себя» и самолет мгновенно начинал лезть вверх. На короткое время у Валентина и командира темнело в глазах. Их втискивало в сиденья, а потом они повисали на ремнях, и вся пыль, поднимаясь с пола кабины, забивала им нос и глаза.

— Не так ты стараешься, братец! — услыхал Валентин в наушниках шлемофона. — Зачем так резко? Или с перегрузкой пилотируй, или совсем без нее. А то не прижимает, а толкает. Смотри, как надо…

Командир взял управление в свои руки, перевернул самолет вверх брюхом, заставил его опустить нос и в таком состоянии начал пикировать… Потом, развив большую скорость, повел самолет на петлю. Перегрузка начала расти постепенно и дошла до больших пределов. Ноги, руки, голова, все тело словно заполнялись свинцом, в глазах стало темнеть, стопор сиденья не выдержал, и оно сорвалось в нижнее положение; надтреснутый раньше плекс фонаря кабины рассыпался и дождем упал внутрь; с кончиков крыльев потянулись белые струйки возмущенного воздуха; дышать стало невозможно, щеки отвисли, и лица исказились судорожными гримасами.

Когда командир вывел самолет из фигуры, Валентин тяжело вздохнул и подумал: много все-таки надо летать, чтобы пилотировать так, как пилотирует этот многоопытный командир!

С полетами в училище и с зачетами по теоретическим дисциплинам было кончено. Наступила томительная пора ожидания приказов — о присвоении офицерских званий и о назначении в часть. Время от времени их вызывали на небольшие хозяйственные работы, посылали в наряды, но в основном они отдыхали, читали, приводили в порядок обмундирование, чтобы ко дню получения званий предстать в полном блеске военной формы.

Санька и Валико проявили в этом наибольшую изворотливость. Девушки вышили для них нарукавные трафареты — распростертые крылья с пропеллером, звездочкой и скрещивающимися кинжалами; старшина выдал им набор светлых пуговиц и по паре парчовых погон. (При выпуске погоны обычно выдавали фронтовые, защитного цвета.)

В один из ясных осенних дней, перед обедом, выпускников построили. Пришел, прихрамывая, и Кузьмич. Он остановился в стороне и с завистью смотрел на своих счастливых товарищей. Авария лишила его возможности быть с ними вместе, и теперь ему предстояла задержка в училище еще на несколько месяцев.

Начальник штаба зачитал приказ о присвоении курсантам, окончившим программу летной подготовки, первичного офицерского звания: «младший лейтенант». Всех по очереди их вызывали из строя, и командир, вручая погоны, удостоверение личности и выписку из приказа, отпечатанную на красивом листе бумаги, поздравлял их и напутствовал добрыми пожеланиями.

В столовую пришли уже офицерами.

Валентин дал телеграмму Нине и отпросился к ней на трое суток. Друзья пожелали Валентину всего доброго, и он с самыми лучшими надеждами отправился в недалекий путь.

В вагоне, как обычно, было тесно. Валентин, не любивший толкотню и сутолоку, хотел уже устроиться в тамбуре, как с верхней, багажной, полки свесились чьи-то кирзовые сапоги и добродушный голос пригласил: