Василий Цаголов - За Дунаем

— Нана, хочу сходить в горы... Положи мне еду. Дня два-три не жди меня.

Ни о чем не спросила мать сына. Уходит — значит, нужно. Царай уже мужчина и знает, что ему делать.

Пока мать укладывала чурек и полкруга сыра, Царай переобулся. Снял легкие чувяки и на шерстяные носки натянул постолы. Прошелся по сакле. Снял висевшую в углу бурку, свернул, перевязал сыромятной кожей и перекинул через плечо, принял от матери хордзен. Женщина стояла у порога и молча наблюдала за ним. Рослый, широкоплечий, он весь в отца.

— Пойду, нана... Не забудь пересчитать овец, и пусть Асланбек накосит свежей травы для коня. Если Дзанхот спросит, где я, скажи, ушел искать гостя, а остальным нет дела до меня,— Царай почему-то провел рукой по лицу и вышел.

За калиткой он ступил на тропинку, по которой провожал Бабу. Но уйти из аула незамеченным Цараю не удалось. Его окликнул Тарко, соседский парень. Царай от досады не мог и слова вымолвить.

— О, похоже ты собрался в дальний путь,— Тарко оглядел Царая с ног до головы, усмехнулся.

Невысокого роста, щупленький, Тарко едва достигал плеча Царая.

— Не к грузинам ли отправился? Торговлю с ними, может, хочешь завести? — Тарко засмеялся, а Цараю хотелось ударить его кулаком по крупным белым зубам.— Послушай, возьми меня с собой. С попутчиком все же веселей, а потом в горах много волков,— Тарко выразительно посмотрел ему в глаза, и Цараю пришлось отвернуться от его пытливого взгляда.

— О чем ты говоришь? У грузин мне нечего делать... Ну, а волков я не боюсь! — Царай попытался улыбнуться, соображая, как отделаться от соседа, так некстати повстречавшегося. — Хочу побродить в горах.

Наклонив голову, Тарко прищурил правый глаз. От него не скрылось смущение соседа. Он знал, чего ради Царай идет в горы.

— Э, я давно искал, с кем бы пойти в горы... Сейчас, подожди меня, я только бурку прихвачу,— воскликнул Тарко и убежал к себе; крутая тропинка вела к прижавшейся к скале сакле.

«Придется вечером вернуться домой... Эх, надо было мне дождаться ночи. Куда я потащусь с ним... А может, остаться? Тогда он обидится»,— с горечью подумал Царай.

Бросив на землю хордзен, он опустился на корточки, положил на колени бурку. Аул расположился на выжженном солнцем склоне. Только сакли Дзанхота и Царая стояли на узкой площадке у самого обрыва. С того места, где сидел Царай, виднелись дворики, над аулом стоял терпкий кизячный дым. Хотя лес был рядом, на северных склонах гор, а все же горцы предпочитали топить кизяком, который заготавливали летом.

Наконец появился Тарко. Он сбежал по тропинке и остановился перед Цараем, который смотрел на него снизу вверх.

— Ничего на свете так не люблю, как наши горы... Правда, еще квас мне нравится и свежая баранина в чужом доме. И горячий кукурузный чурек с парным молоком, и еще — пироги с мясом...

Не' выдержав болтовни, Царай прервал его:

— Может, ты останешься дома?

— Я?! Ты это сказал мне? — Тарко оглянулся.

— Разве нас здесь трое? — спросил в свою очередь Царай.

Тарко присел рядом с Цараем и тихо, но внятно проговорил ему на ухо:

— Гость Хамицаевых был гостем аула,— Тарко откинулся назад и посмотрел себе под ноги.— Если его схватят волки, то позор падет и на меня. Разве это не так?

На лице Царая появилась улыбка, он кивнул головой.

— Спасибо, Тарко. Мы найдем его и скажем, что ему грозит опасность. Идем, время дорого.

Впереди пошел Царай, за ним Тарко...

7

После мучительного раздумья Бабу остался с Кайтуком. Он побоялся сделать шаг, который бы отдалил его от родимого края. Уйти за перевал, значит, ничего и никогда не услышать о своем ауле, матери, брате, не видеть родные места.

Оставшись в Дигории, Бабу надеялся иногда наведываться домой. Правда, это, наверное, будет не так скоро, когда успокоятся власти и перестанут охотиться за ним. Кто знает, скоро ли наступит этот день. Но Бабу может терпеть. В детстве он ушел с чабанами в горы и, отстав от них, заблудился. Три дня и две ночи мальчик провел один, голодный, даже воды не было. Но он ни разу не заплакал, сам пришел на стоянку. Его накормили и тут же отшлепали, чтобы в другой раз не случилось подобного.

... Бабу сидел на камне и с высоты смотрел вниз, туда, где грохотала речка, где аул затерялся в расщелинах скал. Нет, он не забудет Дзанхота и Царая. Конечно, они поступили по обычаям, завещанным отцами. Но никто бы не осудил Хамицаевых, не пошли Дзанхот племянника в Тулатово. Высокую честь оказали ему Хамицаевы.

Солнце припекало спину, Бабу натянул на затылок широкополую войлочную шляпу. Вокруг раскинулся ковер разнотравья. Напротив крутой, почти отвесный, лесистый склон. Природа как бы нарочно сделала так: лес рядом, а взять его нельзя. Выше леса — заснеженные скалы, за ними вершина, покрытая чабанской шапкой из белой овчины.

К Бабу приблизился Кайтук. Он не сразу дотронулся до его плеча, не хотел прерывать думы нового товарища. Наконец Кайтук мягко проговорил:

— Пора, брат мой!

Бабу оглянулся, и Кайтук увидел в его глазах грусть. Он тоже первое время тосковал по дому, сердце не находило покоя, и, чтобы забыться, он без устали ходил по горам. Потом как-то сразу смирился. Наступила осень, и в заботах о себе отодвинулись мысли о близких. Кайтук понимал товарища. Тот, кто уходит в абреки, теряет связь с людьми, умирает вдали от дома. А ведь уходят в абреки не по своей воле. Таких безумцев мать редко родит.

Доверчиво улыбнувшись Кайтуку, Бабу встал, так тряхнул головой, что шляпа свалилась набок.

— Сердце плачет, Кайтук... Но ты верь мне: в руки пристава не отдамся. Будем вместе! Теперь мы с тобой братья... Веди меня, я верю тебе, Кайтук. Только прошу об одном: погибну — похорони в горах. Не забудь только сообщить братьям, пусть придут ко мне, простятся...

Мужчины крепко стиснули друг другу руки и одновременно повернулись к ожидавшему их Созо.

Им предстояло пройти по крутому склону, потом, спустившись по нему, укрыться в скалах, дождаться темноты, чтобы незамеченными выйти из ущелья. Кайтук шел легко и быстро, казалось, вот-вот пустится в пляс. И у Бабу такая походка: энергичная, шаг пружинист. В такт шагу размахивал руками, сильно сгибая их в локтях. Только один раз оглянулся, чтобы сказать:

— Ты, Бабу, идешь неслышно, словно зверь. Какой из человека абрек,. если за версту слышен его шаг.

Бабу не ответил. Его все еще занимали невеселые мысли о будущем. Как он ни старался не думать, а все же в голову лезло настойчивое: «Теперь ты бездомный волк».

Неожиданно Кайтук остановился в кустах, тихо проговорил:

— Дальше не пойдем, дождемся темноты...

Приподнявшись на носках, Кайтук посмотрел на дорогу, которая шла рядом, шагах в двадцати от того места, где они укрылись. Бабу узнал ее, по ней он пришел в Стур-Дигорию. Недалеко отсюда, за поворотом, родник. Возле него Бабу долго отдыхал, вода ему понравилась, все никак не мог напиться. Она не такая, как в долине. Смотришь в родник и хочется пить, а пьешь — ломит зубы. Бабу почувствовал, что у него высохло во рту, и облизал пересохшие губы.