Василий Цаголов - За Дунаем

Село проснулось сразу. Над крышами сакель вился легкий курчавый дымок. Коровы, разноголосо мыча, лениво двигались за пастухом. А он шел, величавый, исполненный гордости, переваливаясь из стороны в сторону, изредка останавливаясь, оглядывался назад и покрикивал зычным голосом:

— О! О!

Из конца в конец села протрусил всадник на неоседланном коне. На солнце вышли дети — постоянные обитатели улицы. Они еще были под впечатлением сказочных снов и, протирая кулаками глаза, поеживаясь, зевали. Каждый сидел у своих ворот. Но вот кто-то позвал товарища, и тогда все повскакали с мест и по-

167

неслись навстречу друг другу: начались прерванные игры и забавы...

Дети первыми увидели, как в доме Кониевых раскрылись ворота и в них появились быки. Они долго пили из канавы, потом лениво махали хвостами и облизывали языками блестящие черные ноздри. Следом за ними выгнали овец, и ворота снова закрылись. Двое юношей, цокая, погнали быков и овец к дому Бекмурзы. Там их, очевидно, ждали, потому что ворота Каруаевых широко распахнулись в тот момент, когда один из юношей хотел было позвать хозяина.

Но быки никак не желали переходить канаву и упорно старались вернуться назад. Овцы тоже бросились врассыпную. Спасибо, подоспевшие дети помогли загнать скот во двор к Бекмурзе.

В доме Каруаевых обрадовались: как-никак, а такое богатство Бекмурза за многие годы не накопил бы.

К полудню стали сходиться нарядные гости. Прежде шли женщины, не иначе как с пирогами, поверх которых лежали жирные вареные куры. Их сопровождали девочки-подростки, которым доверили нести бутыли с аракой.

За женщинами появились мужчины, они шли небольшими группами. У дома Знаура их встречал Бза. И у Каруаевых был такой же старший.

Мужчины в обоих домах садились за длинные низкие столы, установленные во дворах. В стороне от пирующих собралась молодежь. Появилась гармонь. В доме Знаура ее держала на коленях девушка лет двадцати. Наклонив голову, она задумчиво перебирала басы. Напротив юношей стояли девушки, образовав полукруг. Но вот вышел распорядитель танцев. Они начинались после первого тоста, который произнес Бза. Однако веселиться молодежи долго не пришлось. В тот момент, когда танцор стал отплясывать на носках, мелодия оборвалась... Во двор въехал всадник. Не слезая с лошади, он поднял левую руку с кнутом, и все поняли, что это вестник несчастья.

— Умер Лади! — объявил всадник.

Все встали. Никто не проронил ни слова. Стояли понуря головы. Бза вышел вперед и скорбно произнес:

— Царство ему небесное! Дай бог, чтобы никто раньше времени не уходил туда, где наши старшие. Отныне, чтобы вы все лишь радовались и видели горе только на склоне своей жизни!

Вестник уехал, ввергнув собравшихся в уныние. Бза поднял рог и произнес нарочито бодрящим голосом:

— Царство небесное тебе, Лади! Мы с тобой родились в один год, были неразлучны. Счастливого пути тебе, Лади. Не успеешь ты дойти туда, где наши старшие, как я догоню тебя. Вот закончу некоторые дела и поспешу за тобой. Царство небесное тебе, Лади! Ничего, Лади, не скучай, мы еще с тобой там повеселимся,— эти слова Бза позволил себе сказать, потому что был старше умершего.

Мигом исчезла гармонь, а девушек словно и не было. Мужчины выпили за счастливый путь Лади. Потом произнесли тост за здоровье живых. Не слышно было обычных шуток, песня так и не прозвучала. А какая это свадьба, если без песен?

Молодежь ради танцев и песен собирается на свадьбы, посмотреть друг на друга, приглядеться к девушкам, чтобы потом годы носить в сердце полюбившийся образ. А там, может, посчастливится жениться на своей избраннице.

Пожелал тамада счастья всем, не забыл и род Кониевых. На этом все кончилось. Бза объявил, что мужчины пойдут отдать последний долг Лади.

— Молодые пусть занимаются своим делом! Мы поручаем им привести нашу невесту. Ее нельзя оставлять в чужом доме,— сказал старик и направился к выходу, за ним последовали остальные.

Опустели дворы Каруаевых и Кониевых. Остались в них только женщины да Юноши с девушками.

Тем временем в доме Тулатовых оформился заговор... Щеголеватый Сафар, развалясь на тахте, дрыгал вытянутыми ногами и с усмешкой рассматривал Кудаберда. Хромой говорил торопливо, взахлеб, подкрепляя слова быстрыми движениями коротких рук.

— Знаур ненавидит тебя, Сафар. Ей-богу, не вру! Своими ушами слышал, как проклинал весь род Тулатовых... Зверь, а не человек!

Сафар подтянул к себе ноги, шлепнул ладонями по коленям:

— Ну, вот что, принеси мне голову Знаура, и Тулатовы отрежут тебе десятину земли. А? Ты же хочешь разбогатеть, Кудаберд?

Сник хромой, куда делась горячность, поднялся, постоял на здоровой ноге; болезненно сморщилось птичье лицо.

— Трудно, Сафар,— произнес хромой после долгого раздумья.

— Ха-ха-ха! А ты как хотел? Приобрести богатство и ничем не рисковать? Хитер, брат! Трус ты, а не мужчина! И правильно делают, что тебя все презирают в ауле. Чего ты злишься на Знаура? Он не то, что ты, хромой... Знаур не побоится средь бела дня отрубить тебе голову. Вот он — джигит... А ты? Я тебя больше не пущу в свой дом, несчастный. Думаешь моими руками убить Знаура. Нет, я заставлю тебя самого сделать это. Молчишь? А вот я сейчас свяжу тебя и отнесу на нихас, людям скажу, с чем ты пришел ко мне.

Вздрогнул хромой, поверил в угрозу, понял, что попался в капкан, забегали маленькие глазки.

— Боишься? А ты будь таким, как Знаур... Все, что ты услышишь из уст этих оборванцев, запоминай! Только ко мне днем не приходи, догадаются люди, тебе же достанется. А теперь иди!

Вернулся к себе хромой, не рад, что наговорил Сафару на Знаура и Бекмурзу. Спохватился, но уже поздно. Как-никак он бывал у них в доме не раз, ел-пил, а у Сафара и скамейки не нашлось, чтобы усадить гостя. Может, напрасно затеял ссору с аульцами? Ему же жить с ними по соседству. Случись несчастье— Сафар не прибежит к нему.

Кудаберд сидел на высоком пороге и от досады на самого себя часто сплевывал. Думал рассердить Сафара, чтобы тот в гневе посчитался со Знауром. Но не получилось, как задумал хромой, разгадал его коварные мысли Сафар. Теперь ему самому-надо столкнуться с ним.

27

После случившегося на нихасе между приставом и Цараем все чего-то ждали. Люди знали, что Хаджи-Мусса горд, самолюбив, мстителен, как и весь род Ку-батиевых. Аульцы понимали, что беды не миновать.

Правда, почтенные старики о Хаджи-Муссе речей не вели и не потому, что забыли о нем: презирали его.

Ссору с приставом особенно тяжело переживала мать Царая. Старуха боялась потерять сына. В ее памяти много примеров, когда из спора правым всегда выходил сильный. В последние дни она бродила по дому и беспрестанно что-то шептала, но расслышать ее слов было нельзя. ЦарЗй не мог уже смотреть на мать и, боясь за нее, послал брата к своей незамужней тетке. Не дождавшись ее, он поспешил со двора. Но едва успел спуститься под гору к дороге, как услышал крик ребят. Они бежали со стороны моста и размахивали в воздухе шапками: