Пётр Лебеденко - Льды уходят в океан

Теперь он больше ни о чем не мог думать. Дайте ему глоток воздуха — и все! Тогда он будет продолжать бороться за свою жизнь, тогда у него будут силы для этой борьбы. А так он больше не может. И не хочет. Сейчас он разожмет пальцы, отпустит щит, и его швырнет за борт, как щепку. И хорошо. Он вздохнет полной грудью, он будет пить свежий воздух до одурения.

Но, оказывается, это не так просто — разжать пальцы. Они стали совсем чужими. Будто сам Саня — это одно, а его руки — другое. И подчиняются они не ему, а его инстинкту.

Капитан взглянул на палубу в тот момент, когда, как ему показалось, десяток молний столкнулись над мачтой. Столкнулись и взорвались. И то ли от грохота этого взрыва, то ли оттого, что он ослеп, человек, бежавший к рубке, упал за надстройку.

Максим Петрович успел даже заметить, как падающий человек протянул руку к щиту, чтобы уцепиться за него. Потом молнии погасли и «девятку» накрыла волна.

— Держи штурвал, — сказал Максим Петрович рулевому. — Держи прямо на волну.

Рулевой тоже видел упавшего за надстройку человека и понял, что капитан решил идти на помощь. Не дойдет же, погибнет! Разве можно прорваться сквозь такое?..

— Я! — сказал рулевой. — Я пойду!

— Нет. — И штурману, стоящему рядом: — Посматривай тут.

В голосе ни тревоги, ни страха, будто все, что происходило вокруг, обычное дело и нет причин для беспокойства. Тревога только в глазах да в порывистых движениях рук, набрасывающих на голову капюшон зюйдвестки.

Он успел сбежать с трапа и, держась за штормовой леер, достиг грузовой стрелы. Второй вал уже накатывался. Максим Петрович хотя и не видел его, но чувствовал, как его обдало волной тугого воздуха. Прижавшись к мачте, капитан захлестнул вокруг нее конец троса, перекинул его через спину и намотал на руку.

— Теперь держись, Максим, — сказал он самому себе.

Вал накрыл его с головой, ударил в ноги, потом уперся в плечи, хлестнул в лицо, но Максим Петрович только крепче сжал в руке конец троса и, по-бычьи нагнув голову, стоял, будто вдавившись в мачту. Ему казалось, что он прислушивался, как гудит ураган, слышал и разбойный свист ветра, и грохот волн за бортом, и стон своего корабля. «Лишь бы там не упустили руль», — думал он.

В последнем усилии, в каком-то исступленном отчаянии водяная громада попыталась оторвать человека от мачты, но ей это не удалось. И тогда, рыча, она ушла.

Максим Петрович бросил трос, по-молодому быстро перебежал к надстройке и подхватил Саню на руки. Саня был почти без сознания. Пальцы его цеплялись за щит, но в них совсем уже не было силы. И весь он обмяк, словно утопленник, которого очень долго искали на дне морском…

Втащив Кердыша в штурманскую рубку, Максим Петрович передал его Ивану Челенко и коротко сказал:

— Займись парнем, Иван.

И пошел на мостик.

Уже рассвело, а ураган и не думал стихать.

Наоборот, он еще больше рассвирепел. Правда, волны теперь не так бесновались, они, почти не сталкиваясь, катились одна за другой, но на них было страшно смотреть. Совсем черные, с невероятно длинными когтями гребней, они то возносили «девятку» на небывалую высоту, то бросали ее в пропасть, где все кипело. Длинные полосы пены, срываемые шквалами ветра с гребней, неслись по океану с сумасшедшей скоростью.

Часов в восемь утра капитан решил уйти с мостика — отдохнуть хотя бы несколько минут. Он посерел за эту ночь, у него набрякли мешки под глазами, а глаза казались настолько усталыми, будто он не спал целую неделю.

Добравшись до своей каюты, Максим Петрович сбросил плащ, сел на кровать и прислонился спиной к перегородке. Хотелось выкурить трубку, но для этого надо было отыскать сухой табак, а сил уже не было. «Потом», — решил он. И сразу же уснул. Сидя.

Судно швыряло вниз, вверх, с одного борта на другой, с кормы на нос, и никакой эквилибрист не смог бы продержаться сейчас в одном и том же положении хотя бы минуту, а капитан сидел и спал, словно его привинтили к перегородке. Спал таким крепким сном, что, казалось, пали из ста пушек над самым его ухом — не разбудишь.

Но вот открылась дверь каюты, и радист негромко сказал:

— Максим Петрович, «семерка» терпит бедствие.

Еще не совсем проснувшись, даже не успев открыть глаза, капитан спросил:

— Что у них?

— Отказал двигатель. Их несет на острова Зеленого мыса. В любую минуту может перевернуть.

— Сколько до «семерки» миль?

— Примерно двадцать. Точно по нашему курсу.

Плащ он надел еще с закрытыми глазами. Радист это видел. «Наверное, ничего не соображает Максим, — подумал он. — Все у него идет по инерции». Но капитан вдруг сказал:

— Передай капитану Дымову: «Иду на помощь.

Войков».

Сказал так твердо и ясно, будто целый час обдумывал свое решение.

Штурман уже знал о «семерке». Когда радист показал ему радиограмму, он так отчетливо представил себе бедственную картину на дымовском траулере, точно видел сейчас ее собственными глазами.

Корабль без двигателя в ураганный шторм — это жалкая скорлупа, отданная в жертву стихии. И все живое и неживое на таком корабле — тоже жертва, потому что никакая сила не может предотвратить гибели судна, с которым ураган играет, как с игрушечной лодкой. Вопрос только во времени: пощадит одна волна, пощадит другая, третья, а четвертая вздыбится под самым бортом, закрутит, перевернет вверх килем и — конец. Никто не успеет даже спустить шлюпку, а если и попытается — много ли шансов, что она не пойдет на дно вслед за траулером?

Отчетливо представлял себе штурман и состояние людей на «семерке». Те, кто послабее духом, уже уверовали в свою обреченность и теперь или в полной отрешенности ждут конца, с предсмертной тоской глядя на океан, или мечутся в рубках, проклиная тот день и час, когда связали свою судьбу с морем. Другие, у кого воля покрепче, стоят на мостике рядом с капитаном Дымовым, готовые в любую секунду выполнить его приказ, а если придется, то вместе с ним встретить конец. Без паники, без жалоб, как положено настоящим морякам. И только когда уже совсем не останется никакой надежды, попросят радиста:

— Митя, отстукай «прощай»…

Максим Петрович появился в рубке в тот миг, когда «девятка», кряхтя, взбиралась на гребень вала. Протянув руку к штурвалу, сказал:

— Бинокль.

Туман из пенистой мглы стоял густой стеной, но шквалы ветра изредка проламывали эту стену, и тогда, как сквозь коридор, можно было окинуть взглядом вздымающиеся к небу волны. Яростно атакуя корабль, они шли приступами одна за другой, и не было им ни конца, ни края. Точно все горы всех континентов сорвались с места и устремились неведомо куда, обгоняя друг друга…

Штурман сказал:

— На «семерке» два двигателя. Может, как-нибудь продержатся на одном?