Пётр Лебеденко - Льды уходят в океан

Хэнча ответил:

— Живет Райтынэ — чего ей не жить! Вынукан, зоотехник-то наш, как песец за леммингом, бегает за Райтынэ. Скоро, говорит, свадьбу буду делать. Он, Вынукан-то, шибко вверх побежал. Председателем колхоза, говорит, скоро буду. Вуквутагин, мол, хороший председатель, да не совсем грамотный… Теперь, если собрание, Вынукан первым за президиум садится.

Хэнча поднял хорей, крикнул на оленей:

— Ой-е! Пошли быстро!

Он хотел еще о чем-то рассказать, но услышал: Ваненга поет. Без слов поет. Как ветер в тундре — тягуче и жалобно… «Ладно, — подумал Хэнча, — пусть поет. Дорога длинная, почему человеку не петь?»

Два дня они ехали по тундре. Два дня и две ночи, изредка останавливаясь, чтобы дать отдохнуть оленям.

И вот приехали.

Сам Вуквутагин, председатель колхоза, вышел их встречать. Все, пожалуй, вышли. Все стойбище-поселок.

Шумно стало, как в городе. Даже радио — мощный репродуктор — вытащили на улицу, и оно орало так, будто в далеких горах Бырранга началось землетрясение. Олени удивленно вытягивали морды, прислушивались: не пурга ли большая идет? Собаки будто взбесились — лают, визжат, бросаются под ноги. Детвора тоже словно с ума посходила — такого крика тундра давно не слыхала.

Остановив оленей, Хэнча во весь рост поднялся в нартах и сказал первую речь:

— Я, Хэнча, — он ударил себя в грудь, — привез Ваненгу. Вот он, Ваненга. Ударник, однако, коммунистического труда. Я привез!

Больше он ничего не сказал. Довольно и этого. Теперь, когда речь зайдет о Степане Ваненге, все будут начинать так: «Они приехали вдвоем — он и Хэнча. Хэнча привез его на своих нартах…»

Степа не знал, что делать. Ошеломленный, растерявшийся, он вылез из нарт и неуклюже переминался с ноги на ногу. Какой-то любопытный мальчишка подошел к нему, потрогал кожу реглана. Потом заглянул в нарты. На него крикнули: «Ты чего там?» Мальчишка убежал.

Вуквутагин поднял руку, сказал:

— Тихо!

И сразу все смолкло. Радио выключили. И Степе стало совсем худо: что же делать? Говорить надо? А о чем говорить? Не станет же он кричать, как Хэнча: «Я, Ваненга, приехал в тундру!»

Но тут он увидел мать. Она бежала к нему по снегу, прижимая руки к груди: боялась, наверное, что у нее выскочит сердце. На ней была новая малица, новые бакари, а на голове — теплый пуховый платок, который Степа прислал ей из города.

Вуквутагин сказал:

— Кунракай, твои собаки дерутся!

В стойбищах собаки всегда дерутся, на то они и собаки. Даже мальчишки никогда не обращают на это внимания. А тут все закричали:

— Смотрите, собаки Кунракая дерутся!

И все начали смотреть на собак. Потому что нехорошо мешать встрече матери и сына после долгой разлуки — пусть они будут только вдвоем, им так надо.

А через час в чум Ваненги начали сходиться гости. И кого мать пригласила, и кого не пригласила — шли все, Кругом рассаживались на полу, закуривали трубки, молча смотрели на Степу.

В чуме (и не чум это совсем, а настоящий деревянный дом с шиферной крышей! Но какой же уважающий себя ненец дом назовет домом!) было просторно — мебель в тундре не в большом почете. Есть, конечно, красивый комод, в нем — оленья упряжь, песцовые шкурки, кулемки и все самое необходимое; есть кровать, большей частью она без дела стоит в углу, покрытая скатертью. Потому что скатерть купили, а про стол вначале забыли и потом никак не могли вспомнить. Ну, стулья еще, рядышком стоят вдоль одной стены. Если кто хочет — может сесть на стул, пожалуйста, никому это не запрещается. Однако ж разве на стуле долго усидишь? Ноги болят, спина болит, все тело, как не твое. На полу или на земле куда как лучше!..

Степа все время смотрел на дверь — здоровался с теми, кто входил. И каждому говорил:

— Садись, однако.

А сам ждал: вот сейчас он и увидит ту, о которой все время думал, кого никак не мог забыть. Какая она стала? Что он ей скажет? Что она ему скажет? И почему он ее до сих пор не видел? Или она не хочет встретиться с ним?

Вынукана он видел. Мельком. Когда только вылез из нарт. Вынукан стоял в стороне, держа за ошейник большую собаку. Он был в кухлянке, в мохнатых унтах, а на голове у него — меховой кожаный шлем, как у летчиков. Взглянув на Степу, Вынукан сразу же скрылся. Не захотел подойти. Сюда, наверное, тоже не придет.

И хорошо, что не придет. Потому что чум хотя и большой и много в нем места, однако ж вдвоем им тут будет тесно…

Но он пришел.

Вместе со своей большой собакой. Переступил порог и, ни на кого не глядя, сказал, показывая собаке место в углу:

— Лежи там, Манту!

Собака послушно легла, положила морду на лапы и закрыла глаза.

Только тогда Вынукан сказал:

— Здравствуй, Ваненга.

— Здравствуй, Вынукан, — ответил Степа. Но не сказал, как всем: «Садись, однако». Потому что садиться уже было некуда, а стоять у двери — чего ж там стоять. Ну, поздоровался — спасибо. Теперь можно и уходить.

Степа крикнул матери в другую комнату:

— Давай те бутылки, в которых коньяк! И чашки давай!

Тогда Вынукан проговорил:

— Я пришел к тебе в гости, Ваненга.

— Вижу, — Степа кивнул головой. — У меня сегодня много гостей. Ты маленько опоздал, Вынукан. Где ж ты теперь сядешь?

— Я сяду рядом с Вуквутагином, — сказал Вынукан. — Или рядом с тобой, а Тимофей подвинется. Тимофею не обязательно сидеть рядом с хозяином чума.

Кто-то из гостей поддержал Вынукана:

— Вынукан — зоотехник. Тимофей должен уступить ему место.

И вот Вынукан сидит рядом со Степой. Локоть к локтю. Пьет коньяк, есть колбасу и сыр, которые Степа привез из города. И, захмелев, кричит на весь чум:

— В моем колхозе олени совсем не болеют. Правильно я говорю, председатель? Я сделал так, что они не болеют. Наука!.. Раньше в тундре почти не было ученых ненцев. Теперь есть. Я — ученый, Кунракай в колхозе «Север» — ученый, и еще есть, хотя совсем мало. Ученых везде мало. Правильно я говорю, люди?

Все молча кивают, дескать, правильно. А Степа негромко замечает:

— Ты Вынукан, зоотехник. Это хорошо. Но ты — не ученый, однако. Ученый — это профессор, доктор, ассистент.

— Ученый — это ассистент! — дружно подхватывают гости. — Ученый — это доктор.

И думают: вот молодец Ваненга. Все знает. Ударник, однако, коммунистического труда. А Вынукан — хвастун. Он всегда кричит: «Я ученый!»

Вынукан сказал:

— Я — не ученый? У меня — диплом!

— У него диплом, — подтверждает Вуквутагин. — Это правильно, я сам видел.

Вынукан торжествует: у кого еще есть диплом? Может, у Ваненги есть? Пусть покажет!

Он, конечно, не говорит об этом, но каждому и так ясно: Вынукан — ученый, а Степан, хоть и ударник коммунистического труда, однако не ученый. Уй как плохо, что Степан — не ученый! Сейчас бы утер сопли Вынукану. А так вот приходится молчать: что ж поделаешь?