Пётр Лебеденко - Льды уходят в океан

Он был все такой же, Степан Ваненга: открытая душа, ничего затаенного, все наружу. «Если бы все были такими», — невольно подумал Саня.

Поздоровавшись со Степой, он легонько отстранил его и шагнул к Людмиле. Она протянула ему обе руки:

— Здравствуй, Саня.

Ему показалось, что голос ее немножко дрожит. И еще ему показалось, что она сейчас бледнее, чем всегда, и глаза ее не такие, как обычно. Не то грусть в них, не то чувство вины.

— Здравствуй, Саня, — повторила она. — Со счастливым тебя возвращением из долгого плавания…

Руки ее были теплыми, и она легонько сжимала его ладони. Но Саня чувствовал: этим пожатием она ничего не передавала. Ничего. Просто дружеское приветствие — не больше. Да он, пожалуй, сейчас и не хотел большего. Зачем? Все ведь ясно, и если бы он вдруг почувствовал, что от ее рук идет к нему что-то другое, ему стало бы неприятно. Он мог бы подумать, что Людмила тайно, скрытно хочет подарить ему немножко нежности. А он ничего не хотел скрытного. Это унизило бы и ее, и его.

И все же у Сани не хватало сил отпустить ее руки. Он не мог заставить себя оторвать от Людмилы взгляда, словно боялся, что больше ее не увидит. И не мог заставить себя произнести хотя бы слово…

Марк сказал:

— Саня, со мной ты не хочешь поздороваться?

— Прости, Марк. — Саня отошел от Людмилы и обнял Марка. — Я никак не приду в себя… Так долго вас всех не видал… Ты похудел, Марк. Много работаешь?

Марк улыбнулся.

— Достается. А ты еще больше возмужал. Трудно тебе было в море?

— Не очень, — ответил Саня. — Как всем.

Он хотел сказать, что там, в море, ему легче было переносить штормы, чем душевную борьбу с самим собой, но не сказал этого. И знал, что никогда не скажет.

— Ты совсем с ним освоился? — спросил Марк. — Привык?

— Человек ко всему привыкает. — Кердыш взглянул на Степу, засмеялся. — Правду я говорю, Степа?

— Не так уж правду, — сказал Ваненга. — К морю привыкнуть можно, пожалуй. К тундре привыкнуть тоже можно. Еще к чему-нибудь. Однако, не ко всему. Если шибко человека любишь, а человек взял да ушел — как к такому привыкнешь? Двести лет надо, чтоб тоска от тебя отстала. Вот так-то… Ты чего на меня, как песец на лемминга, глядишь? Я правду говорю, однако.

Марк взял Ваненгу под руку:

— Расфилософствовался ты, друг мой, а нам ведь уже пора. Ты извини нас, Саня, спешим… После работы наговоримся. Пошли, Степа?

— Пошли, пожалуй. — Ваненга улыбнулся Кердышу. — Ты не ругай нас, шибко работы много. Потом обо всем потолкуем. А у Людмилы не смена теперь, ей можно долго с тобой быть…

Они ушли. Оставшись вдвоем, Людмила и Саня некоторое время молчали. Молчание тяготило, но им трудно было сразу найти такие слова, которые не показались бы ненужными и фальшивыми. Их чувства были настолько обострены, что не только слова, но даже неестественный тон мог обидеть и его, и ее, а они сейчас должны были оберегать друг друга от обиды, потому что оба понимали, как тяжело каждому из них.

— Ты покажешь мне свой корабль?

Саня привел ее в кубрик.

— Саня… — сказала Людмила. — Саня, нельзя же вот так… как сейчас… словно ничего не произошло…

— Ты ведь мне уже все сказала. — Саня опустился на табуретку, зачем-то переставил пепельницу с одного места на другое, разгладил скатерку, на которой и без того не было ни одной морщинки. — И я все понял, Люда. Тебе не надо думать, что…

Он хотел сказать «…что я в чем-то обвиняю…», но Людмила прервала его:

— Я тебе не все сказала. И ты многого не знаешь, Саня. Все сложнее, чем ты думаешь…

Он тихо, почти неслышно, спросил, глядя в иллюминатор:

— Марк?..

Людмила почувствовала, как кровь отхлынула от ее лица. Не от стыда — она не стыдилась своего чувства к Марку, но только сейчас, кажется, она по-настоящему поняла, как больно Сане. Эта боль была и в его голосе, и в опущенных, точно придавленных, плечах, она была и в его руках, все время разглаживающих скатерку…

Саня сказал:

— Мне Беседин обо всем написал.

— Беседин?

Саня приоткрыл ящик и достал письмо Ильи. Положив его перед Людмилой, сказал:

— Если хочешь, прочти.

Она отодвинула конверт.

— Не надо. Я обо всем расскажу сама. Для этого я и пришла к тебе.

Саня печально улыбнулся:

— Только для этого?

Слегка наклонившись к Сане, она горячо заговорила:

— Саня, дорогой мой, если бы ты знал, как мне хочется, чтобы тебе было хорошо. Но что я могу сделать?

Разве было бы лучше, если бы я обо всем умолчала? Я люблю Марка, Саня… Что было бы, если бы я не сказала тебе об этом? Я не могу так. Не могу, понимаешь? Если бы я это сделала, я презирала бы себя. И ты презирал бы меня. Скажи, Саня, разве я неправа?

Она говорила и чувствовала, как возникает в ее душе непреодолимое желание обнять его, сказать ему такие слова, которые сняли бы с него его боль, и ему стало бы легче. А потом… Потом она постарается полюбить его по-настоящему, может быть, не так, как Марка, но он никогда ничего не заметит. И сама будет счастливой. Счастливой его счастьем… Нет, это не будет жертвой — она действительно полюбит, потому что не полюбить такого человека нельзя…

Саня, кажется, все видел в ее глазах. И все понимал. Он набил табаком трубку, встал, распахнул иллюминатор, закурил. Дымок тонкой струйкой потянулся к морю, и Саня смотрел, как он на глазах тает в синем, почти неподвижном воздухе. Ему хотелось, чтобы в нем вот так же растаял комок горечи, от которого он никак не мог избавиться. «Зачем ты приехал сюда, Марк Талалин? — неожиданно, в первый раз за все время, подумал Саня. — Зачем было нужно, чтобы мы тогда встретились с тобой? Если бы не ты…»

Ему даже стало не по себе — откуда пришла эта нелепая мысль? И какое он имеет право винить Марка?.. Наверное, все неудачники ищут причины своих неудач не в себе, а в ком-то другом. Мерзко это, конечно, страшно мерзко… И что сказала бы Людмила, если бы она сейчас проникла в его мысли?..

Саня повернулся, растерянно взглянул на Людмилу. Она сидела, опустив руки на колени. Он присел рядом, сказал:

— Скоро я снова ухожу в море. И все будет хорошо. Слышишь, Люда? Ты ни о чем не думай. И Марк тоже пусть ни о чем не думает. Ты меня понимаешь?..

И вот они снова сидят за маленьким столиком, как много раз сидели в былые времена. Степан Ваненга настороженно поглядывает на Саню и Марка, и тревога ни на минуту не покидает его. Он похож сейчас на добрую няньку, которая и счастлива, что ее питомцы довольны друг другом и им хорошо вместе, и в то же время боитс я, как бы неосторожное слово, необдуманный поступок кого-нибудь из них не нарушил мир и не бросил тень на радость встречи после долгой разлуки. Марк понимает состояние Степы, и ему чуточку смешно: Степа так напряжен, что у него даже легонько дрожит рука, когда он наливает коньяк.