Пётр Лебеденко - Льды уходят в океан

— Кердыш еще не ушел в море?

— Кердыш? Нет, не ушел…

Марк тыльной стороной ладони провел по лбу. Нет, Кердыш еще здесь, пока не ушел. Но когда и уйдет — легче не станет. Ни на йоту. Он все время будет рядом, Марк все время будет видеть его глаза. Как сейчас. И от этого его чувство к Людмиле не приносит ему настоящей радости. Людмила это понимает. И, конечно, страдает. Ей, наверное, тоже отвесили слишком много груза. Неси, мол, так положено. Ч-черт, сколько же можно вынести!

— Слушай, Марк, ты не должен уходить от нее, — сказал Смайдов. — Не должен. Ты понимаешь сам, что и Кердыш для меня не безразличен. Но… Людмила не принесет ему счастья. Если женщиной будет руководить только чувство жалости, это не заполнит пустоты. Я это знаю, Марк, поверь мне… — у Смайдова дернулись уголки губ. — А пустота — страшная штука… Это я тоже знаю…

«Знаю?.. Я ведь никогда раньше ее не испытывал. Даже не думал о ней. Вот только сейчас от меня отделилась какая-то часть моего „я“, только сейчас я понял, ка: к трудно терять даже самую малость своего чувства. Нет, „трудно“ — не то слово, И „больно“ — не то слово. Как же это назвать?»

Марк сказал:

— Все равно я чувствую себя подлецом.

— Ты это брось! — раздраженно, даже зло крикнул Смайдов. — Ты это брось, слышишь?

Марк удивился: «Почему он такой? Может быть, здесь рядом с нами сидит еще кто-то третий, кого видит только Смайдов?»

— Подлец никогда не назовет себя подлецом. Никогда! Подлецы, даже если они видят своими глазами, что кому-то причиняют боль, — улыбаются. Им все безразлично. — Смайдов встал, подошел к борту сейнера, потом снова вернулся к Марку. — Проводи меня немного, Талалин. К шести мне надо быть в горкоме, а сейчас уже без четверти. По дороге поговорим.

По дороге они больше молчали. Каждый думал о своем.

Марк:

«Он говорит: „Ты не должен уходить от Людмилы“. Он говорит так потому, что не видел глаз Сани. А если б увидел? „Людмила не принесет ему счастья“. Это правда. И Саня это знает. И я это знаю… Но ведь только говорить об этом легко… Вы считаете, что я не подлец? Спасибо за это, Петр Константинович. Хоть немножко, но все-таки легче… Вы даже не представляете, как мне сейчас нужны такие слова! Вот как нужны…»

Смайдов:

«Я ему говорю: „Ты не должен уходить от Людмилы“. Я его понимаю. А разве я не понимаю Кердыша? Если бы вдруг Полянка ушла к Домбричу, я стал бы самым несчастным человеком на свете. Несчастнее, чем Кердыш. У того еще все впереди, а у меня? Но если бы Полянка осталась только из жалости, я сам ушел бы от нее… Кому нужна такая жизнь?.. Этим пустоты не заполнишь».

Из приемной Лютикова он позвонил Полянке. Надо было предупредить, что задержится.

— Нету ее! — ответил Захар Федотович. — Нету. Слышишь, Пьётра?

— Слышу, Захар Федотыч. Спасибо. Она не говорила, куда пошла?.. Ну, хорошо. Вы не беспокойтесь. Скоро, наверно, придет.

Петр Константинович положил трубку, с минуту постоял в раздумье, потом, невидящими глазами взглянув на секретаршу, постучал к Лютикову.

— Да что вы такой невеселый, батенька! — воскликнул Лютиков. — Случилось что-нибудь неприятное?

— Нет, ничего. — Смайдов и досадовал на то, что сидит бирюк бирюком, и в то же время не мог заставить себя принять игривый тон Лютикова. — Нет, ничего, Сергей Ананьевич, — повторил он. — Но когда настраиваешься на деловой разговор, трудно сразу переключиться…

— Да-а, вы правы, — согласился Лютиков. — Не умеем мы, чтобы и о делах, и по душам. А ведь можно так, а?.. Ну, ладно, не стану вас «переключать», как вы выразились, давайте о делах… Все у вас хорошо? Я говорю о доках…

— Ничего, — ответил Смайдов. — План вытягиваем.

— А как сварщики? Как новый бригадир? Не жалуетесь?

— Нет, жаловаться не приходится, — улыбнулся Петр Константинович. — Талалин свое дело знает.

— Значит, не ошиблись? Это хорошо… А Езерский? Как он теперь? Мне, например, было приятно узнать, что он тоже отличился на «Чапаеве». Да и Борисов характеризует его как мастера высокого класса. Вы согласны с такой характеристикой?

— Пожалуй. Он действительно прекрасный сварщик. Но…

— Одну минутку, Петр Константинович. Давайте пока без «но». Правду сказать, я очень рад, что вы наконец объективно оцениваете работу таких людей, как Езерский. Очень рад. Понимаете, мы когда-то разошлись с вами в подобной оценке. Но не будем ворошить прошлое. Я всегда ценил людей, которые находят в себе силы отказаться от своих заблуждений… Собственно говоря, коммунисты другими и быть не могут… Значит, по поводу Езерского разногласий никаких нет? Ну, а о Людмиле Хрисановой спрашивать, наверное, нет необходимости. Вы, конечно, не изменили о ней свое мнение?

— Людмила Хрисанова — одна из лучших сварщиц доков, — ответил Смайдов. — Но мне хотелось бы, Сергей Ананьевич, если это, разумеется, не тайна, узнать, почему вы…

Лютиков засмеялся.

— Почему интересуюсь именно этими рабочими? Какая же это тайна? Мне просто надо выяснить отношение секретаря парткома к Езерскому и Хрисановой. И, повторяю, я очень доволен, что это ваше мнение совпадает с моим.

Лютиков объяснил: город должен послать нескольких специалистов в Индию. В том числе двух сварщиков. Безусловно, лучших. Он, Лютиков, понимает, что это связано с большими трудностями для доков: лишиться таких сварщиков — дело не простое. Но таково решение обкома. Его же личное мнение — послать за границу Хрисанову и Езерского. По производственным показателя они вполне подходят, им можно оказать такое доверие…

— Вот и вся тайна, — снова засмеялся Сергей Ананьевич. — Между прочим, я уже сказал в обкоме о том, что будем посылать Хрисанову и Езерского. Хотя группа будет выезжать не скоро, оформлять документы необходимо уже сейчас. И я прошу вас, Петр Константинович, срочно написать на Хрисанову и Езерского соответствующие характеристики. Когда вы сможете это сделать?

Смайдов посмотрел на Лютикова. У Сергея Ананьевича, кажется, было действительно хорошее настроение. Правда, в чуть прищуренных смеющихся глазах нет-нет да мелькнет настороженность, и даже больше — требование не говорить ничего такого, с чем он не согласится. И тогда все будет отлично.

— Я не могу написать на Езерского соответствующую характеристику, — слегка подчеркнув слово «соответствующую», сказал Смайдов.

— Не можете?

Смех в глазах Лютикова сразу потух, ничего веселого и добродушного не осталось в его лице. Но, как ни странно, от этой метаморфозы Петр Константинович почувствовал облегчение. Ему значительно проще было иметь дело с настоящим Лютиковым, с таким, каким он его знал, а не с тем, который минуту назад своим «дружеским расположением» пытался сбить Смайдова с толку.