Пётр Лебеденко - Льды уходят в океан

Они расстались холодно, значительно холоднее, чем Смайдову хотелось бы. Петру Константиновичу в его состоянии показалось, что Колька Годин стал совсем другим человеком: то ли черствее, то ли жестче, что в нем уже не было того тепла, которым он раньше щедро делился с друзьями… А может быть, это только кажется? Может быть, Кольке сейчас просто не до разных там тонкостей, волнующих его друзей? Командир полка, постоянная учеба, полеты, общественная работа — тут не до чужих сантиментов!

Смайдов даже слегка удивился, когда вскоре получил от Година письмо. Словно и не было у них никакой размолвки. Годин писал о разных пустяках, ни одним словом не упомянул о том разговоре, который произошел между ними. Правда, в письме он обращался к Петру Константиновичу только так: «Одинокий Волк». В конце писал: «Слушай, Одинокий Волк, у меня есть к тебе огромнейшая просьба. Понимаю, что это будет связано с потерей времени, но не обратиться к тебе не могу, другого выхода у меня нет. В десяти километрах от вашего города, рядом с деревней Любомиркой, есть звероводческое хозяйство. Там работает сторожем старик Захар Федотович Гуляев. Замечательный, интересный старик, ты рад будешь с ним познакомиться. Но дело не в этом. У старика (не помню точно — или в его сторожке, или в городском доме) я оставил патронташ с отстрелянными гильзами. Патронташ — черт с ним, но гильзы мне очень нужны, их сейчас нигде не достать. Просить же деда, чтоб он сам переслал их, как-то неудобно. Да и времени он не выберет: день и ночь околачивается на своей ферме. Будь добр, Одинокий Волк, съезди к этому деду, забери патронташ и перешли мне…»

В тот год на Севере стояла особенно снежная зима. Сразу же за городом намело такие сугробы, что о поездке на звероводческую ферму на машине не могло быть и речи. Оставалось одно: идти на лыжах.

Чертыхаясь, поминая своего друга-растяпу недобрыми словами, Петр Константинович в первый же выходной день отправился выполнять его поручение.

Он давно уже не ходил на лыжах, ему трудно было управляться одной рукой и, выйдя за город и преодолев первые два-три километра, Смайдов взмок, как заморенный конь. Он хотел даже вернуться назад, решив, что в городе все же удастся найти какого-нибудь колхозника на санях и тот довезет его до Любомирки, но раздумал; уж больно хороша была погода, к тому же Петр Константинович изрядно истосковался вот по таким прогулкам, да и сидеть в своей комнатушке совсем не хотелось.

Немного передохнув, он пошел дальше.

Ферма звероводческого хозяйства размещалась сразу же за деревней. Еще издали Смайдов увидел многочисленные постройки и вольеры, увидел и дымок, тонкой и прямой полоской поднимающийся из трубы сторожки. От этой сторожки высокий дед в полушубке отбрасывал деревянной лопатой снег, изредка ставя лопату между ног и поплевывая на ладони.

Петр Константинович подошел к деду, ловко снял зубами перчатку и протянул руку.

— Здравствуйте, Захар Федотыч. Если, конечно, не ошибаюсь.

Старик тоже подал руку.

— Здравствуй, дорогой человек. Захар Федотыч — это я и есть. Ежели озяб, заходи в избу. Мороз-то вона какой потрескиват. Градусов, поди, двадцать пять. А?

— Пожалуй, — сказал Смайдов. — А в избу зайду, дело у меня к вам есть.

В небольшой печурке полыхали поленца, и хотя одноединственное крохотное окно почти не пропускало света, темно здесь не было. Петр Константинович увидел аккуратно прибранную кровать, чисто выскобленный стол, табуретки. Над кроватью висели два стареньких ружья.

Старик снял полушубок, предложил раздеться и Смайдову. Заметив, как неловко Петр Константинович снимает одной рукой реглан, сказал:

— Дай-ка подмогу. — И спросил, глазами указывая на протез: — В войну оторвало небось?

— После потерял, — коротко ответил Смайдов. — В тундре.

— Вона што!.. Ну, садись, дорогой человек, рассказывай, с каким делом приплел.

Петр Константинович вытащил из кармана письмо Година, сказал:

— Товарищ мой, подполковник Годин, оставил у вас свой патронташ с гильзами. Ну, и написал мне, чтобы я переслал ему. Вот я и пришел к вам, Захар Федотыч. Не знаю, доверите ли?

— Почему не доверим? — Старик поставил на печку чайник, сел на табуретку. — Сами хотели отослать, а куда слать-то, не знаем. Он, товарищ-то твой, сказывал, что живет далеко, а где — не сказывал. Вот и лежит имущество-то его. В доме у нас лежит, не тута. В городе.

— Он что, жил у вас? — спросил Петр Константинович.

Старик рассказал. Постучал как-то вечером военный человек, попросился переночевать. Приехал, говорит, поохотиться в этих краях, на недельку. Ну, сподручнее, мол, жить на окраине. А старик и жил как раз на самой окраине города. Переночевал человек, а потом и совсем на неделю остался. Хороший человек. Обходительный. И простой. И охотник — что надо. Через неделю собрался, уехал. Вдруг опять, в тот же день к вечеру, приезжает, говорит: «Патронташ временно оставлю, потом заберу». Но так и не забрал…

— Чайку выпьем? — спросил старик. — Или хозяйку подождем?

Петр Константинович улыбнулся:

— Я ведь на минутку, Захар Федотыч. Мне еще обратно идти, а путь не близкий… Вы мне скажите, по какому адресу и когда в городе к вам зайти?

— Как хошь, — сказал старик. — Только кто же от чайку отказыватца? Не по-сибирски эт, дорогой человек… Да вон и хозяйка топат, она тоже в город собиратца, вместе и пойдете за патронташем-то.

В избушку вошла девушка. Увидев незнакомого человека, она нисколько не смутилась. Сняла варежки, приветливо протянула руку:

— Здравствуйте.

Приветливость ее была настолько искренней, что Смайдову показалось, будто он уже десятки раз бывал в этой сторожевой избушке и вот снова пришел сюда к своим старым друзьям, которые всегда ему рады.

Петр Константинович встал, ответил:

— Здравствуйте. — Помолчал и добавил: — Извините, пожалуйста. Я на минутку.

Он видел, как она глазами провела по его неживой руке, и сам посмотрел на свой протез. Но ничего не сказал. Только губы его слегка дрогнули в виноватой улыбке. Он будто извинялся за то, что вот эта неживая рука так некстати бросается в глаза каждому, кто смотрит на него.

Девушка, кажется, поняла его душевное состояние. И чтобы сгладить неловкость, обратилась к отцу:

— Кирюшка-то все-таки помер, батя. Сегодня ночью. Пришла я, а тетя Поля в слезах. Уж так, говорит, метался перед смертью, так метался! И стонал все время…

— А я тебе што говорил, — сказал старик. — Знал я, што помрет он. По всему видать-то было. Ну, ладно, помер так помер. Леший с ним… Давай-ка чайком нас побалуй. Да и сама на дорожку погрейся.

Петр Константинович украдкой взглянул на старика. И подумал: «С виду будто и не черствый дед, а о смерти говорит так, будто это в порядке вещей. „Леший с ним…“ С Кирюшкой-то… Неприятный старик…»