Александр Рекемчук - Избранные произведения в двух томах. Том 2

Все, что само по себе было темным, еще больше потемнело в этом неверном свете белой ночи: мохнатые вершины сосен, толпящихся на еще не вырубленном под застройку пятачке, дощатое чрево автобусной остановки, густые дымы над трубами ТЭЦ, плетеные фермы моста.

А все, что само по себе было светлым, высветилось еще явственней: шиферные крыши зданий, матовые шары незажженных уличных фонарей, гладкое зеркало реки, рассекшей город.

В небе мерцала одна-единственная звезда — Венера.

А чуть пониже, над кромкой городских крыш, полыхало на ветру рыжее пламя. Это был факел крекинговой установки нефтеперерабатывающего завода. Он горел беспрерывно, всегда.

Хохловы жили на четвертом этаже, и отсюда был виден почти весь город. Да и город-то невелик.

Напротив них, через улицу, визави, как говорила Наталья Алексеевна, возвышалась гостиница.

Почти все окна гостиницы были в этот час освещены. Она никогда не пустовала: мало ли народу приезжает по делам из глубинок, да разные визитеры из области, из центра, и еще те, которые приехали наниматься по договору и в ожидании квартир осели в гостиничных номерах.

А теперь был особый съезд, и всю гостиницу заполнили участники геологического совещания.

Платон Андреевич представил себе — кто, как и с кем из приезжих гостей коротает этот вечер, что там пьют, о чем говорят, чьи моют косточки. Уж, вероятно, эти пересуды не минуют его. В другой ситуации он бы и сам навестил старых знакомцев из обеих столиц или же пригласил их к себе. Но сейчас это было бы тягостно и для него и для них и могло быть истолковано превратно.

Он скользил взглядом по этажам, по желтым окнам…

Взгляд его замер.

В одном из окон, на белой занавеске, освещенной изнутри, как на экране, отпечаталась тень. И он тотчас опознал эту тень: все округлые и вместе с тем гибкие очертания этой фигуры. Вот тень двинулась от окна в глубь комнаты. Потом вернулась. Рука легко взнеслась к голове — теперь он узнал и движение…

Она.

Нина Викторовна. Нина Ляшук.

Ну, конечно, ведь она тоже остановилась в гостинице — где ей еще остановиться? Сидит дома, одна. Вероятно, одна.

Тень приблизилась к окну. Занавеска дрогнула, раздвинулась…

Платон Андреевич инстинктивно отпрянул от стекла, заслонился шторой, хотя его и нельзя было нипочем заметить — ведь за ним не было света, он пребывал в полной темноте.

Но и сам он ничего не успел разглядеть в узкой щели, раскроившей на миг занавеску напротив. Только мелькнула рука.

Она кого-то ждет, высматривает кого-то на улице?.. Или просто у нее там, на подоконнике, стояла бутылка кефира, и она ее достала — поужинать.

Однако лучшим предположениям Хохлова было не суждено оправдаться.

На белом полотне рядом с первой тенью вдруг возникла вторая: на голову выше первой и шире, плечистей, чем первая, огромная сама по себе да еще безмерно увеличенная контражурным светом — безусловно мужская тень…

Они стояли совсем рядом, друг против друга — эти две тени.

И Платон Андреевич без особых усилий отгадал — не глазами, но памятью, — чья же эта вторая тень. Он узнал именно тени. Он их уже видел однажды — вот так, вместе.

Тогда, в первый ее приезд на Печору. После того как она побывала у него в управлении, а затем уехала на месяц в сейсмическую партию Мчедели. И он после этого отъезда вроде бы даже позабыл о ней.

Но спустя две недели он сам поехал по делам в глубинки. И как-то, проблуждав полдня по занесенным пургой окаянным печорским дорогам, он уже затемно добрался до базы сейсмиков.

Ему показали балόк начальника партии — дощатый домик на санных полозьях.

Хохлов постучал. Никто не откликнулся, и он предположил, что хозяин спит. Постучал вдругорядь, сильнее. И тогда дверь отворилась.

В балке было темно — почти темно: только железная печь, раскаленная донельзя, истекала вишневым светом, и этот свет едва касался стен. И все же света было достаточно, чтобы выделить две тени — великанскую тень Баграта Мчедели, посторонившегося перед гостем, и еще одну тень, поменьше, гибкую тень в углу…

Хохлов пригляделся, узнал. Это была она — Ляшук, аспирантка из Ленинграда. Когда Платон Андреевич подошел ближе и поздоровался с ней за руку, ему показалось, что щеки ее пунцово горят, — но, может быть, в этом была повинна та же раскаленная печь, выкрасившая все вокруг на свой лад.

Уходя, она что-то сказала Баграту — и сказанное было на «вы».

Но Хохлов лишь усмехнулся про себя.

И была еще одна встреча. В пятидесятом году, в Ленинграде. Но о ней он не любил вспоминать.

Платон Андреевич услышал вдруг — не ощутил, а именно услышал — колоченье своего сердца. Явственное, гулкое.

Неужели ему в такой степени небезразлична эта женщина?.. Ну, нет! Слава богу, ему уже не двадцать лет. Да и никогда он не бывал столь чувствителен. И сигнал, по которому напряженно запульсировало сердце, вероятней всего поступил даже не из его весьма развитых полушарий мозга, а помимо разума, по таинственным каналам парасимпатической нервной системы, откуда-нибудь из крестца. Это была ревность — не поддающаяся осмыслению, необузданная и глухая.

И первым его побуждением было вот сейчас, прямо сию же минуту сорваться с места, сбежать по лестнице, пересечь улицу, миновать гостиничную регистратуру, взлететь на четвертый этаж, чутьем найти нужную дверь, постучать или же ворваться без стука — и помешать. Уже там, на месте, можно извиниться, можно принять степенный вид, сочинить на ходу какой-нибудь вполне правдоподобный повод или же просто — «вот был тут рядом, решил заглянуть…», и засесть сиднем, взять измором соперника, заставить его уйти не солоно хлебавши, уйти вместе с ним или даже пересидеть, — но действовать нужно немедленно, пока еще не поздно, пока эти двое еще в окне, покуда в этом окне еще горит свет…

Хохлов рукавом отер стекло, помутившееся от его дыхания.

И в тот же миг увидел нечто непостижимое.

По улице — неторопливо, руки в карманах — шел Баграт Мчедели. Широкополая шляпа лихо сбита на затылок. Сигарета в зубах.

Он шагал по направлению к гостинице.

Ну да… То есть как?

Значит, там, в окне, высокая тень — это вовсе не Баграт? Ведь если бы именно он был в гостиничном номере, то он не мог бы сейчас идти по улице. Стало быть, не он… Но тогда кто же?

Платон Андреевич еще раз — придирчивей, строже — вгляделся в силуэты на занавеске: они были почти неподвижны, только головы качались в такт неслышной беседе да иногда руки делали неброский жест.

В нем зародилось сомнение. А точно ли это она? Почему он так сразу уверился, что женская тень между лампой и занавеской — это она, Нина Викторовна Ляшук? Гибкость линий, волосы… Но ведь у большинства женщин такие вот прически, подобные округлости, на то они и женщины. Пожалуй, он в самом деле ошибся. Это даже смешно. Хотя и вполне объяснимо. Он видел ее сегодня на совещании и почти весь день безотчетно думал о ней, ощущал ее недалекое присутствие. И вот — в окне мелькнул чей-то силуэт…