Нотэ Лурье - Небо и земля

В сенях послышались шаги. Юдл испуганно отпрянул от окна. Вошла Доба, усталая, пришибленная. Лицо и волосы измазаны сажей. Она грузно, всем своим болезненно тучным телом опустилась на скамью.

— Ну? Что там опять? — покосился на нее Юдл. Доба, ничего не отвечая, тихо всхлипывала.

— Говори! Что? — топнул Юдл ногой.

— А сам ты не видишь? Старались, работали… и все дымом по ветру… А он, — Доба подняла вспухшие от слез глаза на Иоськину фотографию, которая висела на стене, — он эту пшеницу сеял, работал день и ночь, с трактора не сходил… так радовался, когда пшеница зацвела… так надеялся… А теперь? Где теперь лежат его кости…

— Ну, хватит, хватит… — Юдл терпеть не мог, когда при нем упоминали об Иоське. Даже мертвому, он не мог простить сыну того, что тот выдал его когда-то Эльке Руднер.

— За что мне эта кара? Чем я так согрешила? — глотая слезы, причитала Доба. — На что мне жизнь без моего сыночка? Чего ты на меня кричишь? Почему не укладываешься? Видишь ведь, я с ног валюсь… Делай что-нибудь…

— Не погоняй, успеется, — буркнул Юдл. — Как это — успеется? Когда успеется?

— А что, завтра, что ли, уже и ехать?

— Завтра, а то когда же? Завтра. Днем. Оглянуться не успеешь, как подадут подводы…

— Вот так история… — Юдл не мог скрыть растерянности. — И к чему такая спешка? Такая гонка…

— Да ты что, обалдел? Хочешь немцев дождаться? Тогда уже не уедешь. Завтра к двенадцати часам, сказал Хонця, тебе надо быть в конюшне, ты у нас за возницу. Мы с Зелдой едем на одной подводе.

— С какой еще Зелдой?

— Зелду не помнишь? Жена Шефтла.

Юдл тотчас подумал о встрече с Шефтлом, о банке мясных консервов и пачке сахара, которые тот просил передать Зелде, и обозлился на Добу за то, что она напомнила ему об этом. Да отвяжитесь вы все, в конце концов! Что он, обязан таскать для кого-то подарки?

Нашли себе холуя…

— Не помню… Не знаю… — буркнул Юдл. — И что это Хонця так распоряжается? Теперь он надо мной не хозяин! В возницы определил… Запрягать я им буду… править… Хонця что, не знает, что я больной, на ногах не стою, — горячился Юдл, чувствуя близкую опасность и лихорадочно соображая, как избежать ее. — А ты сама? Слепая, что ли, не видишь, что я чуть живой? То в холод кидает, то в жар… все так и горит внутри… Ох, голова кружится… Ох, скорее! — закатил он вдруг глаза. Оскалившись, повалился на пол, опрокидывая стоявшую рядом табуретку.

— Господи! — вскрикнула Доба, поднимаясь и спеша на своих опухших ногах к мужу. — Что с тобой? Ни с того ни с сего… Юдл! Юдл! — тормошила она его, стараясь поднять. Кое-как она втащила Юдла на кровать и укрыла ватным одеялом.

Юдл тяжело дышал и трясся как в лихорадке.

— Тише, тише, сейчас пройдет, — успокаивала его Доба, кладя поверх одеяла старую бурку.

В комнате было жарко, Юдл исходил потом. Свесив голову набок, он попытался сбросить с себя бурку.

— Лежи спокойно, тебе надо хорошенько прогреться, — и, поправив бурку, Доба положила ему на ноги большую пуховую подушку.

— Чего ты валишь на меня это барахло? — ощерился Юдл своими гнилыми зубами. — Мне душно, нехорошо, меня тошнит…

— Ничего, ничего, потерпи, надо хорошенько пропотеть. С потом вся болезнь выйдет, и ты сможешь ехать.

— Что? — вскинулся Юдл как бешеный. — Хочешь, чтобы я больной ехал? Похоронить меня хочешь? В придорожной канаве похоронить? На-ка, выкуси! Не дождешься! И никто не дождется! — Он схватил подушку и с остервенением швырнул ее на пол.

— Уже нашло на него! Кидаться начал! — закричала Доба. — Чистая наволочка, только выстирала, только надела…

Послышались шаги под самым окном. Юдл побледнел как смерть и замахал на Добу руками:

— Ш-ш-ш… Ш-ш-ш…

Доба, сердито бормоча что-то, подняла подушку. Дверь распахнулась, и в комнату вошла Шейна-каланча. Юдл громко захрапел.

— Слышали уже про несчастье, что у Хонци случилось? — зачастила каланча прямо с порога.

— Господи, что там еще? — Доба замерла на месте с подушкой в руках.

— Дочку его, Нехамку, чуть не убило… Только что привезли домой на подводе, еле живую…

— Что вы говорите! Нехамку? Дочку Хонци-председателя? Да я ее только что видела в эмтээсовской машине! Каких-нибудь полчаса назад… Господи помилуй, да что же с ней случилось?

— Мотором трактора придавило.

— Мотором? Как она попала под мотор?

— Что вы задаете такие вопросы? Значит, суждено было, и все! Черт пригнал эту эмтээсовскую машину… За мотором приехала, от сломавшегося трактора, сам Хонця и вызывал, не хотел этот мотор оставлять…

— А Нехамка-то, Нехамка как под мотор попала? — не понимала Доба.

— Так я же вам про это и рассказываю! Взяли мотор от сломанного трактора, поднимали в кузов. А он, мотор этот, возьми да и выскользни, и прямо на нее, на Нехамку. Придавил…

— Господи!.. — Доба бессильно опустилась на табурет.

— И ведь какая девушка! Какая красавица! Одно удовольствие было смотреть на нее, — Шейна оплакивала Нехамку, словно той уже не было в живых. — А ловкая, а проворная, золотые руки… Все знала, все умела… Земля горела у нее под ногами…

— Какой же это дурак, прости меня боже, послал ее за мотором… — выходила из себя Доба. — Разве эхо для девушки работа?

— А никто не посылал, она сама напросилась, хотела помочь. На тракторе-то на этом Вова раньше работал. Теперь вам понятно?

Доба вздохнула и начала вытирать глаза.

— А Хонця? — спросила она. — Где был Хонця в это время?

— Лучше не спрашивайте. Прибежал, когда ее уже положили на подводу. Страшно было на него смотреть. Черный, как земля. Пойдемте посмотрим хоть, что там делается… Пусть себе спит, — кивнула Шейна на Юдла.

Чуть только за Добой и Шейной закрылась дверь, Юдл скинул одеяло и бурку и, распаренный, слез с постели.

«Раз так, значит, завтра они не поедут, — снова забегал он по комнате. — А больше мне ничего не нужно. Главное — задержаться. Хоть на один день».

Напрасно надеялся Юдл.

Под вечер, когда Калмен Зогот и Никита Друян, взяв с собой семьи, погнали колхозный скот, в хутор из ближайшей воинской части прискакали два конника и передали приказ командования: чтобы к завтрашнему дню к 6.00 в хуторе не осталось ни одного человека.

Хоть бурьяновцы и готовились в дорогу, приказ этот застал их врасплох. Каждый толковал его по-своему. «Должно быть, Бурьяновку превратят в укрепленный пункт», — предполагали одни. «А может, здесь будет большое сражение», — гадали другие. «А может…» Перебрали много возможностей, но решить ничего не могли. Так или иначе, люди были напуганы и начали поскорее укладывать и увязывать вещи.

Старуху, мать Шефтла, эта новость совсем ошарашила. Она не переставала стонать, всхлипывать, ломала Руки, проклинала все на свете. Но выхода не было. Надо было скрепя сердце готовиться в дальний и неизвестный путь.