Нотэ Лурье - Небо и земля

— Куда вы все это тащите? Мы самое нужное и то не можем взять. — устало произнесла Зелда.

У нее уже не было сил препираться со свекровью. Обвязав бечевкой сверток с едой, она опустилась на узлы рядом с детьми, на минутку закрыла глаза…

— Нашла время дрыхнуть, — ворчала свекровь. — Ей что… Хоть все оставляй, ей не жалко… О нахлебничке, о немчике, вот о ком она беспокоится.

Старуха возилась, пока не стало светать. Тогда она вспомнила, что надо же еще на кладбище сходить, проститься с могилой мужа, с могилами отца и матери, деда и бабки, с землей, где похоронены первые бурьяновские колонисты. Заросшее травой кладбище лежало по ту сторону плотины. Старуха накинула на голову темный платок и вышла из дому. Сквозь голубоватый рассветный туман она увидела идущего мимо их двора председателя.

— Доброе утро, — поздоровалась она, ускоряя шаги. — Ну, как там?

— Вещи, вещи выносите, — ответил ей Хонця на ходу— Через пятнадцать минут подъедет подвода. Поторапливайтесь! — крикнул он, удаляясь. — Нам нельзя задерживаться ни на минуту.

Услышав эти слова, старуха опрометью бросилась в Дом. С криком, словно горела крыша над головой, она стала будить Зелду и детей.

— Чего вы спите! Подвода сейчас придет! Скорей! Скорей!

Зелда, вскочив, первым делом схватила на руки Шолемке, который с перепугу залился отчаянным плачем. Шмуэлке с Куртом, а за ними и Тайбеле с Эстеркой, протирая глаза, побежали во двор. Не прошло и пяти минут, как на улице в самом деле показалась подвода, которая стала заворачивать к их двору. Дети с радостными криками побежали ей навстречу.

Выкрашенная в зеленый цвет подвода уже была наполовину загружена узлами и утварью. Спереди, с хмурым видом, свесив короткие ноги на дышло, сидел Юдл Пискун. Одет он был в ту же засаленную куртку и вытертые узкие штаны, в каких приехал. Доба, бледная, пришибленная, съежившись, сидела сзади. У распахнутой настежь двери дома подвода остановилась. Доба молча слезла и пошла в дом помогать выносить вещи. Юдл, прикусив тонкий ус и щуря глаза, продолжал, не отпуская вожжей, сидеть на возу. Он простить себе не мог, что допустил такую страшную, такую дикую глупость. Надо же ему было вернуться в хутор как раз к эвакуации! Разве не мог он остановиться где-нибудь неподалеку, на станции или в чужом селе, где его не знают, и переждать? Дождаться, пока придут немцы, если бы он мог сейчас исчезнуть… Но куда бежать, где спрятаться? Надо было ночью. Но откуда он мог знать? Да нет, свалял дурака, понадеялся, что немцы займут хутор, прежде чем бурьяновцы соберутся и уедут. «Что делать? Как спастись? — ломал себе голову Юдл и ничего не мог придумать. Его поддерживала лишь надежда, что немец перережет им дорогу. — Так и будет, — утешал он себя. — Иначе и быть не может. Далеко мы все равно не уедем…»

Приободрившись, он с затаенным злорадством оглянулся на Зелду и старуху, которые, притащив тяжелый тюк, взваливали его на подводу. Прибежавшие следом дети, босые и растрепанные, громко спорили.

— Я первый! Я сяду раньше всех, — кричал Курт, прыгая у подводы.

— А я еще раньше, я прямо сейчас влезу! — и Шмуэлке уцепился сзади за грядку.

— Я тоже хочу.

— И я! И я! — зашумели девочки.

Юдл искоса посматривал на них. И вдруг ему захотелось вот так, ни за что ни про что, огреть их кнутом. «Шефтлово отродье… Пока я там пропадал в лагере, он тут с женой спал, детей плодил… Целый табун!» — с ненавистью думал Юдл.

Зелда из последних сил поднимала на подводу огромный узел, завернутый в пестрое рядно.

«Хоть бы помог ей, нет, сидит как истукан, — Доба с раздражением посмотрела на мужа. — И не почешется…» А ведь ей они еще как помогали все эти годы, пока его не было, — и Зелда, и Шефтл. Но сказать ему она не решалась. Боялась. И так уж она натерпелась от него за те дни, что он дома. Доба только вздохнула, влезла на подводу и, тяжело дыша, начала разбирать и складывать сваленные там вещи.

Когда подвода была нагружена доверху домашним скарбом — старыми корзинами, малыми и большими. узлами, подушками, перинами и ящиками с посудой, — Зелда посадила детей: Шмуэлке, Тайбеле, Эстерку и Курта, а под конец подала Добе Шолемке. Потом влезла на подводу сама.

— Ну, все уже? — спросила Доба, придвигаясь к Зелде.

Зелда не ответила. Она смотрела на свой дом, на завалинку, где они с Шефтлом коротали летние вечера, на палисадник с низенькими вишнями, на куст хризантем против окон, на тополь посреди двора — тень от него тянулась до самого порога, — и от мысли, что сейчас, сию минуту придется все это оставить, она чуть не зарыдала от отчаяния. Здесь она прожила с Шефтлом свои лучшие годы. И сейчас, в последние минуты, она особенно сильно чувствовала, как тяжело со всем этим расставаться. Но — надо было. И, собравшись с силами, Зелда позвала:

— Свекровь, где вы? Пора садиться! Все уже на подводе!

Но старуха не слышала. Она стояла одна в своей опустевшей боковушке и прощалась с голыми стенами, с домом.

— На кого я тебя оставляю, — шептала она, — как я жить без тебя буду…

Зелда снова ее позвала.

Сгорбленная, еще больше высохшая, старуха вышла, сделала несколько шагов и остановилась. Всем своим слабым, худым телом она прильнула к стене, обхватила руками угол дома, точно это было живое существо, и лицо ее искривилось — она горько заплакала.

Их дом был самый старый на хуторе. Построил его старухин прадед, один из первых колонистов, когда полтора с лишним века назад обосновался па этой, тогда еще дикой земле. Потемневшая от времени крыша, низенькая длинная лежанка, где в зимние вьюжные вечера сушились семечки, скрипящие двери — все здесь ей было дорого, как жизнь, и, как с жизнью, трудно было со всем этим расставаться.

Старуха медленно опустилась на завалинку.

— Свекровь… — в третий раз позвала ее Зелда. Старуха не двигалась с места.

Зелда слезла с подводы и подошла к ней:

— Что с вами, вы же нас задерживаете… Идемте, садитесь наконец…

— Подожди, не гони меня… — чуть слышно ответила старуха.

Дети ерзали на подводе; они ужасно боялись, что бабушка передумает и не захочет ехать. Доба тоже забеспокоилась. Один Юдл радовался в душе.

В воротах показался Хонця.

— Выезжай! — крикнул он Юдлу. Голос у него был хриплый, измученный.

Юдл вздрогнул. Нехотя взялся за вожжи, косясь украдкой на Гуляйпольский шлях, откуда он ждал и не дождался гостей. Пара сытых буланых резво тронула с места. Обозленный, Юдл круто повернул подводу, и она, описав дугу, с разгона наехала на цветущие кусты хризантем.

Заметив это, старуха побледнела.

— Изверг! — закричала она не своим голосом, хватаясь за голову. — Он мне все хризантемы передавил! — и, поднявшись с завалинки, с неожиданной прытью пустилась к перееханному кусту, начала поднимать и расправлять сломанные и раздавленные стебли. — Что он с ними сотворил, — причитала она. — Цветики мои… Ох, увидел бы это Шефтл… Он их так любил… Надо же, такую красоту погубить…