Анатолий Приставкин - Городок

И тут в одночасье решил, что надо сегодня, сейчас, немедля, прийти к ним и все начистоту выложить. Отходную он не делал, горькую не пил, повод, как говорят, не тот. А вот проститься по-человечески надо, адресок свой оставить и в гости пригласить. В городской квартире тоже по-людски надо жить.

Так он и решил, что пройдет по домам, ведь не хлопнут же перед носом дверью, пустят небось...

В возбужденном состоянии, готовый к отпору, к упрекам, даже к оскорблениям, шагнул он в домик-времянку дяди Феди. Его домик стоял ближе всего к Шохову.

Дядя Федя в одиночку жил. И времяночка у него на полозьях, крошечная вовсе, о ней и печься-то нечего. Шохов никогда не бывал у дяди Феди. Да и сейчас не тот случай, чтобы в гости напрашиваться. Сказал, что заглянул на секундочку, словцом перемолвиться. Дядя Федя не удивился и никак не проявил своих чувств. Сухонький, коряжистый, лысеющий (не зря кепчонку всегда носил), он пододвинул Шохову табурет и сам сел. Приготовился слушать.

Для начала еще и вопросик подбросил про Валеру, мол, слава богу, что нашелся, они сейчас тяжелые... И стал мусолить папироску.

— А у вас что ж, нет никого?

— Как нет? Т-р-о-е гавриков, — оскалился дядя Федя.— С бабой, значит, четверо. В деревне сидят.

— Так вы и правда временные,— протянул догадливый Шохов.— Посидели да обратно?

Дядя Федя не согласился с таким определением:

— Как вам объяснить, Афанасьич. У земли давно непонятное происходит. То ее поднимают, то ее опускают. Город-то стабильнее, что ни говори. А мы как бы в промежутке застряли. Сейчас в той деревне, где половчее, тоже городское ремесло развивают более, чем свое. Свое для плана, а городское для живота. А некоторые, те уходят в город сразу, как в пруд головой. А мы еще хоть и порченые, да мхом городским не обросли. У нас ход обратный есть. Так артелью и стоим. Круговня, по-нашенски. Круговщина. Круговая связь, значит. Порознь и пальцы из кулака разогнешь, а когда вместе, так и знаешь: где мы, там и деревня... Не то что вы — корчева!

— Я — корчева? — удивился Шохов.

— А что ж... Корчева — это корень дерева на земле. Не в земле, а на земле, у него ростка не будет. Да и земля ему не нужна.

— Ну так что же, разве я корчева? — заедался Шохов, готовый спорить.

Дядя Федя помусолил папироску, исподлобья взглянул на гостя. И тут Шохов открыл для себя, как бы внове, что заковыристый мужичок дядя Федя. Зайти бы к нему раньше, многое бы полезное для себя услышал. Да не о том теперь речь, если и он Шохова своим не считает.

— Я скажу вам, что я такой же деревенский, как и вы! — будто вызывающе выкрикнул Шохов и сам услышал, как жалко, неубедительно у него прозвучало.

— А сколько же, прости, лет? Из деревни? А?

Голос у дяди Феди неприятный, ехидный, как это прежде Шохов не замечал? Так и жди подковырочки с таким подзуживающим голоском.

— Какая разница сколько? — ерепенился Шохов.— Закваска чего-нибудь стоит? Аль нет?

— Что твоя закваска? Загнали волка в кут, там ему и капут!

И неприятно эдак усмехнулся. Оба сейчас думали об одном и том же. Шохова подперло к горлу высказать про свой отъезд. Но начал обиняком, с обратной стороны. Что написал он в деревню письмо и собирается туда ехать. Все дорожает жизнь, а в деревне, если подумать, легче прожить около огородика да коровы...

Дядя Федя глядел в пол, вроде бы соглашаясь. Но вдруг хмыкнув, произнес, вскидывая озорные глаза:

— А чего ж квартира?

Без нажима, без попрека, но с ехидцей, это уж непременно. Или голос у него такой, что едкость таит. А Шохов растерялся. Он-то замышлял про квартиру как секрет выложить, как повод для совета, а тут на тебе! Все уже знают! И без Нельки бабий телефон сработал не хуже.

— Так вот, дядя Федя, весь и вопрос в том, что квартиру мне и вправду дают, а семья туда ехать не хочет.

Дядя Федя мог бы спросить: «Почему не хочет?» Или же: «Если дают, надо брать». И даже такое: «Ты хозяин, куда иголка, туда и нитка...» Но он ничего не сказал, не спросил и никаким ободряющим словом Шохова не поддержал. Курил да помалкивал.

— Так что же делать? — спросил Шохов прямо.

Дядя Федя пустил дым, потом встал, форточку открыл и опять сел.

Неопределенно, присказкой высказался: мол, жил-был журавль да овца, наносили они стожок сенца, не начать ли опять с конца...

— А я перееду,— сказал Шохов то, что хотел сказать. Затем, видно, и шел сюда, чтобы сказать, утвердить себя.— А потом посмотрю.

— Да, да, — неопределенно поддакнул дядя Федя. Он интерес к разговору потерял, потому что понял Шохова.

— Кто же от квартиры сейчас отказывается?

— Да, да, да...— кивал дядя Федя.

— Ногой куда-то ступить надо? Надо же?

— Да, да, да...

— Вот я и так думал. А деревня у меня, вы не думайте, как тыл у фронта! Всегда есть куда отступить!

Вот как разошелся Шохов, с три короба наплел. Может, и сам поверил в свою легенду. И дядя Федя кивал ему. И так получилось, что и спорить Шохову не с кем, и опровергать некого. А себя что ж, нанайская борьба — видел в цирке: один человек в двух лицах, сам себе подножку сделал и сам себя положил на лопатки. Удобно так положил... Эффектно, на глазах зрителей.

Прощаясь, спросил про Галину Андреевну: у себя ли она? Что делает?

— Да что,— хмыкнул дядя Федя.— Эвакуацию готовит, значит.

— Какую... Эвакуацию?.. Городка? — подивился Шохов. И не тому подивился, что Галина Андреевна готовит эвакуацию, а что и это тоже помимо его. Все вокруг как бы стало жить вне Шохова, никак его не затрагивая.— Что же она делает? — голос выдал некоторую уязвленность.

Дядя Федя будто не заметил, пояснил, что ходила в исполком со списками, значит. Доказывала, что некоторым нужна квартира. В чем-то убедила... Она ведь какая...

Шохов кивнул. Характер Галины Андреевны он знал.

— А вы что же? Не будете хлопотать?

Дядя Федя усмехнулся.

— Без начала, без конца, а не бог? Знаете что? Нет? Кольцо, говорят.

— Уедете?

— А чего нам? — ответил на вопрос вопросом.

— Куда?

— Ах, Афанасьич! Россия велика. Я такую избу на полозьях в день могу срубить. У нас круговщина, мы где встали, там и наша деревня. А город только палец дай, из нас наше выщелочит... В Шоховых превратит. А мы Суховы пока...

Много спать — мало жить. Так отец Григория Афанасьича, бывало, приговаривал. На другое утро встал Шохов до света, часов в пять, и в одиночку обошел свое (но уже и не свое) хозяйство. В погреб спустился, опустошенный уже, полки сорваны, а сделан-то на сто лет, бетоном стены обмазаны, как бункер какой... В банюшку зашел, не банюшка, мыльня, красиво сложенная, с выдумкой, с кафелем. Не то что говаривали: ума два гумна, да баня без верху! В сараюшечку заглянул, очень ладная сараюшечка, лабазенка, слева дрова под крышу (пропадай, родненькие), справа полки да гвозди набиты, чтобы всему свое место. Уже и забарахлить успели, а куда его, барахло, в город брать? Там своего накопится до потолка...