Василий Дюбин - Анка

И Сашка ушел. Там, за территорией верфи, Олеся взяла Сашку под руку и сказала:

— У меня кое-что есть такое сообщить тебе… такое, Саша… — и замолчала, видимо, подбирала нужные слова для более ясного выражения своих мыслей. — Такое Саша… — повторила она, делая ударение на слове «такое», и подняла на него вдруг погрустневшие глаза.

Сашка уловил в ее смущенном голосе робкую нотку затаенной грусти и остановился.

— Что же именно?

— То, Сашенька, что дает нам право весь сегодняшний день быть вместе неразлучно.

— А завод? А курсы?

— Один раз можно и не пойти. Допустим, заболел…

— Так в чем же дело?

— Завтра утром «Буревестник» навсегда покидает Южнобугск.

— И ты?

— И я.

— В каком порту будет базироваться «Буревестник»?

— В Мариупольском.

— Это просто замечательно! — обрадовался Сашка. — Мы будем часто видеться.

— Но впереди месяц разлуки… Иди переоденься… Я буду ждать тебя дома.

Олеся и Сашка весь день провели у реки — купались, загорали, Олеся сказала, что раздражительность и грубые выходки Николая становятся невыносимыми, что его присутствие на «Буревестнике», куда он назначен помощником механика, будет тяготить ее. Она уже хотела было отказаться идти в плавание на «Буревестнике», но тут же передумала по двум важным причинам. Во-первых, она разыщет братскую могилу, в которой похоронен брат, и будет время от времени навещать ее, посадит цветы…

— Это легко сделать, поселок Светличный недалеко от Бронзовой Косы, — заметил Сашка и спросил: — А во-вторых?

Олеся с такой нежностью посмотрела на него, что он без слов понял девушку и молча пожал ей руку…

Возвращались поздним вечером, С моря дул низовой ветер, накатывая бугристые волны. У самого берега, приглушаемые шорохом песка, тихо позванивали всплески воды. Круторогий месяц качался на волнах реки.

И когда огни города были уже совсем близко, Олеся остановилась и взяла Сашку за руку.

— Скажи, какого ты мнения обо мне?

— Правильного. Я смотрю на тебя, как на скромную хорошую девушку… И я счастлив быть твоим верным другом, милая Леся… У тебя светлая душа и чистая совесть… Мне становится так легко и так радостно, когда я с тобой… Вот… дружим мы… уже больше месяца… — Сашка заметно волновался. — и каждый раз… при встрече… мне хотелось сказать… как ты мила… как ты хороша… добра и… как я… — он замолчал и стал набивать трубку табаком.

Олеся отняла у него и трубку, и табак, взяла за руку:

— Досказывай, Сашенька, досказывай…

Сашка видел, как в темноте светились ее глаз, и чувствовал, как дрожала рука.

— Досказывай…

Сашка вздохнул и выпалил:

— Мне хотелось сказать… как я крепко люблю тебя.

— И не решался?

— Боялся, что этим обижу тебя…

Олеся, счастливая и обрадованная, доверчиво припала лицом к Сашиной груди и горячо прошептала:

— Хороший ты мой… Друг ты мой, Сашенька…

Но каково же было удивление Олеси, когда на другой день утром среди провожавших экипаж «Буревестника» Сашки не оказалось. Глаза стоявшей на палубе девушки растерянно бегали по толпе, но того, кого они искали, не было.

«Не случилось ли что-нибудь с ним?.. Не заболел ли?..» — мучительно гадала про себя Олеся.

Семен Семенович понимал, кого ждала Олеся, и тоже смотрел по сторонам, разводил руками: нет, мол, его.

«Если заболел, так прислал бы кого-нибудь из товарищей… В чем же дело?.. Неужели он лгал и притворялся?..»

Огорчение Олеси было так велико, что она готова была взять свои вещи и покинуть борт судна, но девичья гордость и самолюбие не позволили ей сделать этого. К тому же и трап уже подняли. «Буревестник» принял на борт швартовы, отчалил от пристани и полным ходом пошел вниз по реке…

Город удалялся. Проплыли мимо окраинные домики. Вот и пляж. Олеся узнала земляков Сашки, они всегда были вместе. Пересчитала. Их было пятнадцать. Азовчане тоже узнали Олесю, помахали ей руками. Занятая мыслями о Сашке, Олеся не заметила их приветствий и перевела взгляд на противоположный берег. На том месте, где они когда-то познакомились, Олеся никого не увидела. Берег был пуст.

«Где же он?…» — мысленно вопрошала себя Олеся, но ответа не находила.

— Чего загрустила?..

Олеся вздрогнула и резко обернулась. В трех-четырех шагах от нее стоял Николай и злорадно ухмылялся в черную бороду.

— Подвел морячок? Наплюй на него…

Олеся сорвала с руки часы и молча швырнула ему под ноги. Николай поднял часы, приложил их к уху и, покачав головой, удалился.

«Буревестник» подходил к поселку Октябрьскому, где река впадала в узкий пролив Черного моря. Олеся стояла, опершись руками на бортовые поручни, и задумчиво смотрела вниз. Под кормой шипела и пенилась вода. Вдруг она услышала до боли в сердце знакомый голос:

— Счастливого плавания, Леся! До скорой встречи, родная!

Олеся увидела в нескольких метрах от борта улыбавшееся лицо Сашки и поняла, что парень заранее пришел сюда и, дождавшись парохода, подплыл к нему близко-близко. Ему хотелось проститься с ней без свидетелей, без посторонних глаз. Окинув взглядом опустевшую палубу, Олеся крикнула:

— Сашенька! Милый ты мой!

Она махала обеими руками, но ничего не видела, — глаза ее наполнились слезами радости…

«Буревестник» удалился. Он уже бороздил форштевнем воды Черноморского залива, а Сашка, лежа на спине и глядя вслед «Буревестнику», качался на волнах. Он на минуту закрыл глаза и так ясно, близко представил себе образ любимой девушки, что будто почувствовал ее жаркое дыхание и вновь услышал ее взволнованный радостный голос:

«Сашенька… Милый ты мой…»

Он улыбнулся и открыл глаза. Над ним висело чистое, иссиня-голубое небо.

Дарья Васильева, одетая в робу мужа, шумно вошла в прихожую.

— Здоровеньки дневали! — певуче произнесла она. На ней ладно сидел брезентовый костюм, через руку перекинута парусиновая винцарада, на голове клеенчатая широкополая шляпа, шлейфом спадавшая на спину.

— Во! буря влетела в хату, — проворчал Панюхай, нахмурив белесые брови, но в его голосе Дарья уловила только добродушные нотки.

— Чего такой сердитый, Кузьмич?

— Ослепла, что ли? Пять минут безмолствия отсиживаем, а ты белугой ревешь. Анку во путь-дорогу спровожаем.

Анка и Орлов, сидя рядом на табуретах, улыбались.

— Эта отсидка не обязательна, Кузьмич, ежели дочку спровожаешь, — подсела к Панюхаю Дарья и лукаво скосила на него черные, как раскаленные угольки, жаркие глаза. — А вот когда будешь зятька во путь морскую дорожку снаряжать, полчаса в молчанку поиграй. Поможет. От всякого бабьего соблазна оградит его.

— Ох, чертовка! — вздохнул Панюхай. — Побей меня бог, сатана греховодная…

— Ей-богу, поможет!