Василий Дюбин - Анка

— Садись. А то смеркается. Приедем, поглядишь.

— Ладно… — и Григорий повалился в сани.

Когда отъехали, он тронул Егорова за плечо, нетерпеливо спросил:

— Как же спасли?

— Крыга за бугор зацепилась, что возле косы. Ну, и перетащили вброд. А тебя за пропащего посчитали.

— Сколько же пропало?

— С вами десять душ. А теперь будем считать восемь.

— Ну, а Дарьюшка что?

— От простуды жаром застрадала с нонешнего дня. Она же кобылу переводила вброд.

Больше ничего не спросил Григорий и всю дорогу молча до крови жевал губы. Дорога местами была талая, сани тяжело шли по грязи. В полночь въехали в хутор. Возле дома Павла Егоров остановился. Григорий обнял парня и сказал:

— Не слабь сердце, Павлуша…

— Да я ничего, дядя, — и понуро побрел во двор.

Егоров подвез Григория и вошел с ним в хижину. Григорий осторожно приоткрыл дверь и, пропустив Егорова, бесшумно закрыл ее за собой. Дарья лежала на кровати с мокрой тряпкой на лбу. На столе моргала керосиновая лампа. Увидев мужа, она приподнялась на локтях, сбросила со лба тряпку, вскочила с кровати.

— Гришенька! — и громко зарыдала.

В марте с юга теплыми потоками струится зюйд. Он прилетает от Керченского пролива и Тамани, горячей лаской пробуждает уснувшее на зиму мелководное Азовское море. День ото дня ширится у пролива ополонь. Зюйд крутит пенистые воды, крепко сжимает их в объятиях, давит ко дну и гонит подледным путем вверх. Воды шумно бунтуются, бьются заповедными косяками рыбы, упираются в лед. И когда лед, звонко щелкая, распускает хрупкие швы, с севера внезапно налетает свирепый Тримунтан. Он широким разворотом свинцовых туч заволакивает небо и яростно бросается на своего противника зюйда, преграждающего путь в теплые края. И горе зазевавшимся рыбакам, свидетелям жестокой схватки двух невидимых великанов Юга и Севера. За свою беспечность не один из них поплатился жизнью. Несколько дней длится поединок двух великанов. Они, как два голодных коршуна в борьбе за добычу, стремительно налетают друг на друга, взметая вокруг серебристый пух снега. Вихрем кружатся в небе, бьются об лед, оглушительными взрывами кромсают зимнюю броню моря, уносят на огромных льдинах в кипучую пучину смельчаков с лошадьми и рыболовными снастями. Бросают льдины от берега к берегу, сталкивают их, с грохотом и треском трут одну о другую, рассыпая по воде алмазную крошку льда. К вечеру, когда остывает солнце, Тримунтан подминает под себя противника, сгоняет в кучу крошево льда и жгучими заморозками кладет темно-синие заплаты на ополони, сызнова одевая море в ледяной панцирь. С наступлением дня солнце жадно сосет горячими лучами лед, распаривает швы. Зюйд полнится силами, крепнет и нападает яростней. И тогда обессиленный, с подбитыми и опаленными южным солнцем крыльями, Тримунтан уходит в холодные края — на север.

Минувшая зима была скупой и лютой. Рыбаки провели дурной лов. Днем и ночью ползали по льду, делали проруби, сыпали в них сети, проваливались на тонком льду ополоней, отмораживали руки и ноги, рисковали жизнью, — но рыба не шла. Все же рыбаки не покидали море, успокаивая себя надеждой, что нападут на косяк и хоть наполовину возместят потраченные труды и здоровье. Переходили с места на место, снова ставили сети и терпеливо ждали рассвета, греясь у костра. В половине марта метеорологическая станция оповестила все рыбацкие поселки о ледоходе. И вскоре рыбаки увидели засверкавшую на всю ночь макушку высокого кургана. Это горел костер — сигнал о приближающейся опасности. Они слышали изредка глухой треск и гул подо льдом, тревожились, ломали перетяги, но когда гул стихал — успокаивались, снова заводили прогонами сети под лед, садились возле костра, проклинали дурной лов и материли вдоль и поперек окоченевшее море.

Больше всех бранился Панюхай. В весеннюю, летнюю и осеннюю путины он дальше как за полтора километра от берега не выезжал. Боялся воды, не доверял морю. На льду он был немного смелее, но теперь, когда с берега просигналили о ледоходе, его обуял страх.

Рыбаки спешно собирались, запрягали лошадей. Панюхай поднял маленькое острое личико, понюхал воздух — за что и прозвали его на хуторе «Дед Панюхай», — сощурил бесцветные глаза и в испуге прошептал:

— Господи, спаси и помилуй…

— Да вы кто, рыбалки или елки-палки? Чего мордуетесь? — закричал один рыбак, тряся бородой.

— Не видишь — чего? — отозвался другой, затягивая супонь. — Беда на носу. Кличут.

— Под носом у тебя беда, а не на носу. То бабы-поганки соскучились, вот и запалили костер. Да пущай у меня борода скиснет, чтоб я на обман им дался. Не уеду, покуда сани рыбой не завалю, — и он зажал варежкой пышную бороду. Видя, что рыбаки все же собираются, подумал. «А ведь всерьез уматывают…» — и принялся было отвязывать лошадь, чтобы запрячь ее в сани.

— Может, погодим ночку? — раздался чей-то неуверенный голос. — Ветер легчает. Гляди, косяк подойдет.

— Чего глядеть! — крикнул бородач, бросая поводья. — Не один, а может, десять косяков уже подходят. Сыпь сетки, и ладно будет.

Ветер быстро стихал, погода налаживалась. Рыбаки успокоились, решили остаться и распрягли лошадей.

…В хуторе с каждым днем нарастала тревога. Две ночи жгли на кургане костер, а рыбаки не возвращались. Председатель сельсовета снарядил двух парней и послал к рыбакам с наказом — прекратить лов и вернуться домой. Но гонцы опоздали. Лед тронулся, и рыбаки были унесены бурей в море.

…Льдина ввинчивалась в жгучую крапивную темь, подхваченная бешеным Тримунтаном. Панюхай вслух прочитал молитву, закрыл лицо руками, упал на сани, громко зарыдал.

— Дитё ты мое… Дитё… И не простившись…. сгинем…

Рыбаки накинулись на него с бранью:

— Заткните ему рот кляпом… Расслюнявился, хрен старый…

— Дитё? А у нас кто, щенки, что ли?

— Чего беду накликаешь, богомол?!.. Рыбалка… — бросил кто-то с презрением.

К Панюхаю подполз молодой рыбак и, турсуча за плечи, прохрипел:

— Чего душу бередишь, страх разводишь?

— Сбрось его в море. Пущай сдохнет раньше он, а потом мы, — крикнул кто-то из темноты.

Панюхай вздрогнул, почувствовал, как у него от затылка до поясницы онемела кожа. Он вскочил, огляделся и побежал прочь. Вслед ему покатился злорадный хохот. Но вот он превратился в страшный гул, похожий на раскаты грома. Панюхая сшибло с ног и отбросило в сторону с такой силой, что у него захватило дыхание. Старик услышал, как шумно заплескалась вода, захрустел ломающийся лед, отчаянно закричали люди, и мгновенно все смолкло. На него навалилась какая-то тяжесть, придавила ко льду, и он лишился сознания…

Двенадцать суток не было никаких вестей о рыбаках. И все эти дни Анка выходила к морю, становилась у самого обрыва и подолгу смотрела в молчаливую даль. Ее зеленые глаза, похожие на морскую воду, глядели далеко и зорко, перескакивали с одной льдины на другую. Вон вдалеке — черное пятнышко, ей показалось, что оно двигается, что это живой человек. Она наклонилась над обрывом и застыла.