Юрий Смолич - Рассвет над морем

Генерал д’Ансельм, заняв место председательствующего, брезгливо поморщился и ленивым движением глаз указал на дверь, за которой пили свою «победоносную» чару контрразведчики. Все адъютанты, опережая один другого, бросились к двери и плотно прикрыли ее. Пьяный галдеж стал менее слышным.

Лениво приподняв веки, генерал-аристократ безразличным взглядом окинул арестованных. Брошенные со скрученными за спиной руками, они валялись прямо на полу.

— Поднять! — коротко и чуть слышно приказал он.

Ударами прикладов и сапог арестованных подняли на ноги.

По обе стороны каждого стояла охрана. Когда в ожидании конца длительного допроса товарищей кто-нибудь из арестованных не выдерживал и клонился к земле, охранники немедленно выпрямляли его ударами с обеих сторон.

Генерал снова утомленно смежил веки.

— Начинайте, офицер, — промямлил он, обращаясь к полковнику Бенуа.

Полковник Бенуа указал на Жака Эллина:

— Этого русского во французском мундире!

Два офицера, стоявшие наготове выполнить все что угодно, со всех ног бросились к Жаку. Но генерал остановил их жестом руки.

— Нет, нет! Эту… — он кивнул на Жанну.

Генерал-аристократ был галантным: первой, естественно, должна была быть женщина.

— Жанна Лябурб! — визгливо объявила Ева Блюм. — Француженка! Та самая, о деятельности которой во французских частях столько рапортов от всех контрразведок!

Она выкрикнула это с торжеством. Семнадцать контрразведок охотились за коммунисткой-француженкой два месяца, а вот она, американская контрразведчица, пошла сама и сразу же поймала.

Генерал с нескрываемым интересом поглядел на Жанну.

— Вы действительно француженка? — поинтересовался он.

Жанну поставили перед столом, и она ответила громко:

— Да, я француженка!

Генерал долго разглядывал Жанну. Он оглядел ее с ног до головы. Ее молодое живое и красивое лицо с синяком под глазом от рукоятки пистолета Евы Блюм, ее черные кудрявые коротко подстриженные волосы с небольшим серебряным клоком у правого виска, ее поношенное, старенькое драповое пальто, высокие ботинки на каблуках «контэсс».

— Вы коммунистка? — недоумевающе спросил генерал.

— Да, я коммунистка! — ответила Жанна.

Генерал опять, еще пристальнее, с еще большим любопытством, оглядел Жанну. Коммунистку, да еще и француженку-коммунистку, ему приходилось видеть впервые в жизни. Так вот какие они!

Генерал вежливо, даже галантно, но с искренним удивлением в голосе сказал:

— Но ведь во Франции нет коммунистической партии и… никогда не было. Если не считать тех… давно истлевших под стеной Пер Ляшез, парижских коммунаров. Как же вы — французская коммунистка, когда нет французской коммунистической партии?

Жанна ответила:

— Я — член русской партии коммунистов, но француженка — и горда этим! Но партия коммунистов во Франции тоже будет. Можете считать, что она уже есть.

Генерал с интересом выслушал слова Жанны и иронически спросил:

— Можно полюбопытствовать, откуда же она возьмется?

— Ее создадут солдаты вашей армии здесь, на русской земле! И создадут ее еще до того, как вы, генерал, истлеете под… стеной версальцев!..

Генерал д’Ансельм поморщился. Конечно, он сам француз и знает, что французы горячие головы, а речь у них непременно патетична. Но генерал был аристократ и знал, что патетичность — не «комильфо»: язык плебса, язык черни. Для него не было сомнения в том, что перед ним какая-нибудь швея, прачка, служанка…

Успокоившись на этом, он, однако, еще поинтересовался:

— Кем вы были там, во Франции, что делали, ваша профессия?

Жанна ответила и на это:

— Я была швеей, прачкой, потом прислугой.

Генерал усмехнулся, довольный своей прозорливостью.

— А здесь, в этой… в России? — поинтересовался он еще.

Жанна и на этот раз удовлетворила его любопытство:

— В России я также была служанкой, потом гувернанткой. Потом пошла на баррикады и боролась против буржуазии за пролетарскую революцию!..

С генерала было достаточно, и, откинувшись в кресле, он кивнул полковнику Бенуа:

— Продолжайте, офицер.

Полковник Бенуа, которому давно уже осточертели неуместные вопросы генерала, грубо закричал:

— Вы большевичка! Вы деморализовали французских солдат, подбивали их на непослушание, неподчинение, сеяли антигосударственные настроения! Вы призывали их к восстанию против существующей власти! Какова цель всей этой вашей деятельности?

Жанна сказала:

— Я считаю, что уже полностью удовлетворила ваше любопытство. Больше ни на один вопрос я отвечать не стану. Заявляю только, что вы понапрасну наделали шуму. Все люди, которых вы притащили сюда, неизвестны мне, и они не являются членами подполья, за которым вы охотитесь. Для вас же самих будет лучше, если вы закончите на мне всю эту комедию и отпустите всех по домам.

— Даже если эта «комедия» закончится для вас, Лябурб, трагически? — снова, как бы просыпаясь, открыл глаза генерал д’Ансельм.

Жанна ответила твердо:

— Я не сомневаюсь, что для меня она окончится трагически. Но все эти люди оказались совершенно случайно в тех местах, где вы охотились за мной и другими большевиками-подпольщиками.

Генерал Гришин-Алмазов быстро спросил:

— А где же тогда действительные подпольщики-большевики? Кто они? Вы знаете их? Назовите!

Жанна смотрела на генерала-душку одну секунду, затем, отвернувшись, сказала по-русски:

— С тобой, предателем, лакеем, я вообще разговаривать не собираюсь. С тобой, бандит, поговорит твой народ…

Гришин-Алмазов побледнел. Ева Блюм хихикнула.

Полковник Бенуа стукнул кулаком об стол:

— Отвечайте на вопросы! Кто из присутствующих здесь ваши единомышленники?

Жанна молчала.

— Приведите того! — крикнул он.

Однако офицеры особых поручений не поняли, о ком идет речь.

— Ну, того! — обернулся Бенуа к Еве Блюм. — Вашего капрала!

Ева Блюм и оба офицера для особых поручений направились в комнату, в которой находились французские солдаты. Через минуту они возвратились, толкая впереди себя капрала, недавно захваченного Евой Блюм после его разговора с Галей.

Вид у капрала был страшный. Мундир свисал с его плеч лохмотьями, лицо было все в ссадинах, волосы сожжены с одной стороны головы. Капрал остановился, зашатавшись, между столом и Жанной. Жанна сразу же узнала его, несмотря на то, что палачи так изуродовали его лицо. Жанна поглядела капралу в глаза. Страдание застыло в глазах француза. Однако и он узнал Жанну. Страх промелькнул в его глазах. Но одновременно как будто зажглась в них и радость.

Что за радость зажглась в них? Радость оттого, что вот перед ним та неизвестная женщина, о которой его допрашивали и за которую его истязали, — вдруг появилась нежданно, и, следовательно, вместе с ней пришла и возможность избавиться от своих мучений? Вот же она. Это она…