Варткес Тевекелян - За Москвою-рекой. Книга 1

Казалось, все идет своим чередом, ничто не предвещало надвигающейся грозы… Цехи соревновались между собой за достойную встречу тридцать третьей годовщины Октября; рабочие брали на себя повышенные обязательства. Трещали телефоны в кабинетах снабженцев, оттуда часто доносились возбужденные голоса: «Что значит — фонды исчерпаны? Вы что, не советские люди, не соревнуетесь, плавна не перевыполняете?.. Давайте пряжу! Машину все равно посылаем…» Статистики подсчитывали выполнение суточного плана, в назначенный час посылались срочные донесения. В приемные дни у дверей кабинета Власова выстраивалась очередь. Рабочие шли к нему со своими заботами и нуждами, которые, казалось, не имеют никакого отношения к обязанностям директора.

— Сын вырос, хочет в ремесленное — не принимают. Помоги, товарищ директор, — просила пожилая работница.

— Понимаете, на старости баба с ума сошла — подала на развод. А у нас двое детей. Ну, признаюсь, выпивал малость, скандалил иногда… Так разве ж из-за этого разводиться надо? Поговорите с нею, Алексей Федорович, она вас послушает! — просил его водопроводчик.

— Дочку мою, Надежду, в университет не приняли. Она у меня старательная, школу с золотой медалью окончила. Пошла на собеседование — срезали. Поступила в плановый институт, а теперь по целым дням плачет. Хочет на физико-математический факультет. С седьмого класса мечтала об этом. Посоветуйте, как быть, товарищ директор, одна она у меня, жалко ее, — говорила седая ткачиха…

Власов терпеливо выслушивал жалобы и просьбы, делал краткие заметки в специальной тетради, чтобы затем кому-то писать, звонить, о ком-то говорить. Чего только не содержала в себе эта объемистая тетрадь! Это были записи о множестве человеческих судеб, порой трагических, порой жалких, а порой веселых и светлых, но каждая такая запись свидетельствовала о доверии рабочих, и обмануть это доверие казалось ему преступлением.

К концу приема к Власову явились оба контролера. Пригласив их сесть, он принял двух последних посетителей и только после этого обратился к контролерам:

— Ну как? Вы получили все нужные вам данные?

— Да, разумеется! — ответил пожилой, не без интереса приглядываясь к Власову. — Отчетность, документы у вас в полном порядке… но…

— Но, вообще-то говоря, дела у вас не блестящи, — сказал молодой. — Ведь получается, что незаконно истратили около полумиллиона рублей государственных денег!

— А я в первый же день нашей встречи спросил вас: «Зачем вы к мам пожаловали?» Спроси вы меня тогда же, куда истрачены эти деньги, я честно ответил бы: на реконструкцию отделочной фабрики, частично на газификацию котельной мы потратили четыреста тридцать восемь тысяч рублей. Возможно, потратим еще сто, сто двадцать тысяч…

Контролеры переглянулись, и пожилой осуждающе покачал головой.

— Но зато мы имеем два миллиона с лишним сверхплановых накоплений! — продолжал Власов. — К концу года мы полностью вернем временно заимствованные из оборотных средств деньги и будем иметь, в сущности, новую фабрику, с передовой технологией!

— Несколько странные рассуждения для директора государственного предприятия — потратили, заимствовали! А кто вам разрешил? — спросил молодой. — Разве вы не понимаете требований финансовой дисциплины?

— Никто не разрешил. Расходы произведены по моему приказанию. Больше того: как вы, наверно, заметили, на обороте каждого оплаченного счета имеется моя вторая подпись, следовательно, за все несу ответственность я.

— Имейте в виду еще одно обстоятельство: Баранов утверждает, будто вся затея по реконструкции ничем не оправдана и работы проведены по-кустарному, без должной технической апробации, — сказал пожилой ревизор.

— Это уже особый разговор, тут можно поспорить. В Москве есть крупные специалисты-отделочники, и вы имеете возможность привлечь их, проконсультироваться с ними!

— Разбор таких вопросов не входит в наши задачи. Проверкой установлены факты некоторых ваших незаконных действий. Об этом мы сочли нужным сообщить вам. Наш акт мы представим в министерство…

Ревизоры встали. Власов проводил их до двери…

Что-то странное происходило с Сергеем, он сам никак не мог понять — что. Приятно, конечно, когда в центральной газете помещают твой портрет (это ведь не Доска почета во дворе комбината) и когда пишут большую статью о твоих делах. Такая честь редко выпадает на долю человека, и этому следует радоваться. Сергей радовался, принимал поздравления товарищей. И все же весь день его томило ощущение какой-то неудовлетворенности и досады, — он так и не мог понять почему.

«Поговорю-ка я с Леней», — решил он.

Сдав смену, он наскоро помылся, переоделся и поднялся в «конструкторское». Леонида не оказалось на месте. За чертежным столом работал один Николай Николаевич с закатанными, как обычно, до локтей рукавами рубашки. Стоящая рядом пепельница была полна окурков. «Опять решает сложную задачу», — подумал Сергей и подошел ближе.

На звук его шагов Никитин обернулся.

— Здравствуй, Сергей. Поздравляю! Ты, можно сказать, прогремел на всю страну! — Инженер протянул ему руку. — Между прочим, на фотоснимке ты гораздо привлекательнее, чем в жизни, — сказал он.

В интонации его голоса, даже в шутке, сказанной без свойственной Николаю Николаевичу сердечности и теплоты, Сергей уловил какую-то отчужденность. Во всяком случае, прежде Никитин так с ним не разговаривал.

— Мало радости быть привлекательным только на снимке, — отшутился Сергей, сделав над собой усилие.

— Ну, как сказать! Теперь тебя засыплют письмами, поздравлениями, девушки будут искать знакомства с тобой. Слава, брат, штука притягательная!

— А если так, то в одинаковой степени это относится и к вам! — Сергей сел на стул за доской Леонида.

— Куда уж мне, кустарю-одиночке! — Никитин махнул рукой. — Вон Баранову удалось убедить ревизоров из Госконтроля в моей технической неграмотности, и всю нашу работу он окрестил кустарщиной.

— Это не ново, Баранов и раньше отзывался о нас не лестно, только вы не обращали на это внимания…

— Одно дело — мнение Баранова, а другое дело — выводы представителей авторитетной организации. По их мнению, на такие деньги, какие потрачены на реконструкцию отделочной фабрики, можно было сделать больше и лучше.

— Неужели они записали такое?

— Записали или не записали, не знаю, но что они думают именно так, в этом я убежден. Сегодня ревизоры удостоили меня двухчасовой беседы и разговаривали со мной языком Баранова. Мне-то наплевать, бездарен так бездарен, а вот Алексею Федоровичу наверняка несдобровать. Боюсь, снимут его с работы…