Ефим Пермитин - Три поколения

«Ишь где жировал, куцая бестия!..»

Следопыт с каждой минутой убеждался, что медвежонок совсем близко. Никодим умел ходить в лесу бесшумно, как звери. С детства бок о бок со зверями и птицами, он и сам был сыном леса.

Увезенный отцом из таежного села Маральи Рожки в захолустную охотничью избушку, оторванный от товарищей, мальчик обрадовался медвежонку, как другу.

«Ой, где-то ты, Бобоша, близехонько!»

Никодим неожиданно придумал медвежонку кличку: Бобоша. Так звали они маральерожского мальчонку Вахромейку Курилова за низкорослость, большое брюхо и маленькие круглые глазки на толстом, шишковатом лице.

Солнце взошло, роса на травах высохла.

Никодим увидел медвежонка на открытой поляне. Пестун стоял с высоко поднятой головой и настороженно шевелил короткими ушками. Никодим понял все: над душистыми цветами звенели пчелы. Медвежонок вдруг сорвался с места и, по-поросячьи подкидывая толстый зад, помчался.

Остановился он в напряженной позе. Потом, вновь уловив в воздухе звук пчелы, стремительно бросился и остановился, спрятавшись за дерево. Со стороны казалось, будто звереныш играет в прятки.

Найти мед диких пчел в лесу мальчику давно хотелось, но выследить их было трудно, только опытные таежники умели это делать.

«А ну, Бобошенька, ну, миленький!..»

Никодим перебегал и таился за теми же деревьями, где за минуту до этого прятался, наблюдая за полетом пчел, пестун. Пчелы на поляну с цветами летали издалека. Пестун и Никодим перебежали уже раз десять, а признаков «пчелиного дерева» не было. Как и медвежонок, Никодим крутил головой, смотрел на высокие сосны, отыскивая дупло. Иногда мальчик улавливал тугой, звенящий звук пчелы, на мгновение видел золотистую точку в воздухе и ожидал, что медвежонок сорвется и поскачет за нею. И действительно, Бобошка безошибочно схватывал звук той же пчелы и мчался, не замечая кустов, не видя пней и кочек.

«Пчелиный след» привел и пестуна и Никодима на скалистый утес, к высокой сухой сосне. «Вот вы где!» — обрадовался мальчик и затаился.

Пестун ходил вокруг дерева с высоко поднятой головой и отмахивался от пчел то правой, то левой лапой. Вдруг он обхватил толстую свою голову обеими лапами и закричал тоненьким голоском.

— Ой, дурак! Ой, дурак! — зашептал Никодим, едва удерживаясь от смеха.

Разбежавшись, пестун быстро полез по сосне, цепко обхватывая ее лапами. Проворство медвежонка изумило Никодима: «Вот так Бобошка — туз козырный!..»

Медвежонок взобрался до половины дерева, и дупло было уже недалеко. Над головой звереныша угрожающе зазвенел пчелиный рой.

Пестун остановился и начал отбиваться.

Но силы были неравны. Армия пчел с размаху втыкала жгучие зазубренные жала в нос, в губы пестуна. Медвежонок неистово ревел, ерзал по стволу, терся мордой о кору, но и не думал отступать, а потихоньку продвигался к дуплу.

Почуяв запах горячего меда, пестун стремительно сунулся к летку.

Никодим вышел из-за укрытия. «Хоть в барабаны бей, хоть за уши его хватай теперь…» Звереныш засунул кривой черный коготь в леток и с силой рванул. С дерева полетели щепки. Отверстие дупла сразу же увеличилось настолько, что лапа прошла в него свободно. Медвежонок выдернул лапу и жадно обсасывал с нее мед. Выпяченные, распухшие губы его быстро шевелились. Налипших на лапу пчел он проглатывал вместе с медом. Пчелы жалили звереныша в язык, в нос, в губы. Медвежонок скулил, но не переставал чавкать.

«А ведь он все сожрет, пропастина!»

Никодим тревожно огляделся по сторонам, нашел клок сухого моха, высек искру и зажег гнилушку.

— Эй ты, пасечник бесхвостый! — громко крикнул мальчик, подходя к дереву. — Ты что же, брат, один думаешь все стрескать?!

Медвежонок вздрогнул. Шерсть на загривке вздыбилась. Опустив лобастую голову, он увидел Никодима. В первую минуту звереныш ощерил пасть и дернулся вниз, но Никодим сунул головню в зубы, подпрыгнул до первых сучков и бесстрашно полез навстречу медвежонку.

Измазанный медом пестун рванулся кверху. Пчелы устремились за ним. Никодим, поднимаясь с сучка на сучок, гнал медвежонка выше. Перед разломанным летком мальчик выбрал сук поудобней, сел на него верхом и погрозил пестуну винтовкой.

— Сиди у меня, браток, теперь смирнехонько, а не то стрелю. Вот провалиться, стрелю прямо в пузо. И шмякнешься ты у меня оттуда, как куль овса…

Медвежонку некуда было дальше лезть. Вверху — небо, внизу — земля, а на середине дерева — страшный двуногий зверь, которого он уже несколько раз встречал в лесу.

По пушистой шкуре звереныша струилась дрожь.

К вершине сучки были так тонки и хрупки, что от прикосновения ломались и со звоном падали вниз.

Никодим подкурил пчел в дупле, и они присмирели. Он заглянул в разломанный леток и ахнул: налитые свежим медом, толстые соты унизали огромное дупло в несколько рядов…

«Да его здесь пуда три будет!..»

Мальчик выломил сот и стал есть горячий душистый мед. Пестун рычал, скаля белые зубы, однако спускаться не решался.

Но Никодим не съел и осотины, захотел пить. Он решил слезть с дерева, надрать бересты, сделать туес и часть меда унести домой.

Мальчик слез с дерева. Лишь только он отошел к своему укрытию, как медвежонок, стремительно спустившись с дерева, бросился вскачь по ущелью.

Никодим напился в ручье, отыскал подходящую березу, снял бересту и вернулся к дуплу. Пчелы, лихорадочно поправлявшие разломанный леток, бунчавшие и гудевшие, увидев его, замолкли. Никодим отошел и затаился. Пчелы снова загудели.

Вечерело. Мальчик принялся мастерить туес. И отец и дед не раз делали посуду из бересты. Но они тщательно проваривали ее в кипятке, тогда береста становилась мягкой и послушной. Посудина же Никодима получилась грубая, но он был доволен и тем, что вышло.

Пока возился с туесом, подкралась ночь. Никодим разжег гнилушки и, взяв туес в зубы, снова полез. Пчелы, несмотря на дым, изжалили ему лицо и руки. Никодим дымом усмирил разгневанную семью. Его удивило, что пчелы уже успели исправить поврежденный леток.

Наложив полный туес сотов, мальчик определил, что не взял и третьей части меда.

Ночь накрыла тайгу. Небо засеяли звезды. На пихтах замерцали таинственные светляки, делая их похожими на святочные елки. Поляна, стволы сосен, кустарники — все изменило облик, замерло, насторожилось. Тяжелый туес резал плечо. Ноги запинались за камни и кочки. Тишина угнетала Никодима. Пни, выворотни, небольшие сосенки казались ему вставшими на дыбы медведями, рогатыми чудищами.

— Дернуло припоздать, вот и шарахайся от всякой лесины, как ошалелый заяц, — вслух сказал Никодим.

Из-под ног с шумом и треском взлетел глухарь и зазвенел по лесу — упало сердце, дрогнули колени охотника. Пискнула мышь, схваченная горностаем, и словно иглой прокололо от головы до ног.