Ефим Пермитин - Три поколения

В полдень в Козлушку с ревом и вытаращенными от испуга глазенками вбежали ребятишки:

— Медведь! Медведь!..

Из домов выскочили женщины, девки, старухи, вышел дед Наум. Запыхавшись, прибежали Зотик, Вавилка и Терька.

— Да говорите вы толком, чертенята! — закричала на ребятишек невоздержанная на язык курносая Пестимея.

— Там… большой… с корову, с коня…

Дед Наум заставил замолчать ребятишек. И только когда они отдышались и оправились от испуга, велел самому старшему, двенадцатилетнему Амоске, Терькиному братишке, рассказывать, в чем дело.

Амоска важно поднял голову и, уставившись в бороду деда Наума, начал рассказ:

— Роем мы это на солнцепеке кандык, а кандыку как насыпано… Я что-то и глянул наверх…

— Врет он, дедушка Наум, это я глянула! — перебила Амоску рыжеволосая, с красной тряпочкой в косичке, Сосипатра — младшая Анемподистова дочка.

Амоска не стерпел такого вмешательства, подскочил к Сосипатре и ткнул ее кулаком в живот:

— Не верь ей, дедынька Наум, я его увидел вперед всех. А он так вот мордой крутит, крутит, а сам эдак — эммы-у… эммы-у!

Амоска вытянул губы, скривил нос, представляя, как ворчал медведь на солнцепеке.

— Ну, а потом кэ-эк я крикнул да кэ-эк кинусь вниз — и ребятенки за мной. Да через кусты, да речкой, да домой.

— Ну, а медведь-то что? — нетерпеливо спросил Зотик.

— А я разве знаю, что он? — с обидой огрызнулся Амоска.

— Да он и свету лишился, поди, а ты его про медведя спрашиваешь, — засмеялся Вавилка.

— А вы-то храбры на заимке, погляжу я на вас! — не унимался Амоска, исподлобья взглядывая на ребят.

Зотик неожиданно предложил:

— Вавилша, Терьша, пойдем следить зверя!

— Пойдем! — в один голос ответили оба.

Глаза у деда Наума тоже заблестели, но все же он попробовал отговорить ребят:

— Сурьезный весной зверь: смотрите, не ободрал бы…

Женщины тоже вмешались:

— Туда же, мокроносики, ваше ли это дело! Мужиков бы…

Но мужиков на заимке не было. Мокей, Зиновейка-Маерчик, Анемподист Вонифатьич с девками да еще кое-кто из баб «помочью» выставляли ульи из омшаника на пасеке у Сизева.

— А винтовки на что? — сказал Зотик.

— Винтовки-то на что? — повторили за ним Терька с Вавилкой.

Заражаясь друг от друга решимостью, ребята побежали за ружьями. Дед Наум пошел следом. Он догнал внука, когда тот у амбара шомполом забивал в ружье пулю.

— Хребтом обойдите, с подветерку. Да оборони бог издалека стрелять и не по убойному месту. Самое главное — только не бойтесь его. Зверь, он хоть большой и сурьезный, а голова у него к пуле непривычна. В голову целься, Зотенька, в голову. Стрелять ты ловкий. Иди со Христом. — И дед Наум перекрестил внука, вспоминая прошедшие годы и давно минувший молодой охотничий азарт.

Охотники сошлись у поскотины. Не доходя горы, Зотик остановил ребят.

Ветер с солнцепеку, пойдем хребтом, да уговор: стрелять вблизи, враз и целить в голову.

Роль главаря преобразила Зотика. Страх как рукой сняло, прошло покалывание в коленках, ровней забилось сердце. Припадая к вытаявшим на солнцепеке кустам, прячась за выступы мокрых, дымящихся камней, ребята быстро продвигались вперед. Не стаявшие местами даже и на солнцепеке сугробы снега они переползали на животах.

Зверя увидели, как только высунулись из-за хребта. Ребята спрятались за гребень. Лица Вавилки и Терьки были бледны.

— Далеко, — чуть слышно прошептал Зотик. — Подымается к нам, надо ждать…

Он ощупал пистон. Вавилка и Терька сделали то же. Все распластались на снегу, скинули шапки и осторожно выставили головы.

Большой медведь, кургузый и сутулый, спокойно пасся на солнцепеке. Лобастая, низко опущенная голова его с коротенькими, словно обкусанными, ушами время от времени поднималась. Изредка медведь пытливо обнюхивал воздух и вновь опускал голову к земле…

Ребята не отрываясь смотрели на зверя. Медведь медленно подвигался в гору. Время от времени зверь, как собака, разрывающая нору крота, рыл передними лапами мерзлую почву, потом припадал мордой и начинал что-то жевать… Но вот он перестал рыться, высоко поднял голову, уставился на противоположный хребет и громко фыркнул.

«Уф-р-р… уф-р-р…» — долетело до ребят, и в тот же миг они увидели, как развалистой иноходью медведь кинулся в противоположную сторону по косогору.

Отбежав метров двести, зверь остановился, еще раз понюхал воздух и вновь пустился, прокладывая широкий след в снегу.

— Углядел кого-то, анафема!

Ребята пытливо смотрели на гору.

— Это помочане с Анемподистовой пасеки едут. Спугнули зверя, стрель их в бок! — стараясь казаться обозленным, выругался Зотик; но в глубине души он был рад этой случайности.

Охотники поспешно сбежали с хребта к деревушке. А медведь то останавливался, то вновь пускался иноходью.

То был стреляный зверь. В трехлетнем возрасте его отметила пуля охотника, и боль в предплечье еще и сейчас давала себя знать. Тогда же он потерял и коготь на правой лапе. И запах человека и звук его голоса пугали зверя всю жизнь.

Сейчас он уходил все выше в горы, пробираясь к местам знакомым, где всегда по веснам бывали ранние солнцепеки. Хребет, казалось, был бесконечен.

Ночь застала голодного зверя все еще бредущим к спасительному перевалу на южную сторону белков. Но и здесь на рассвете зверь учуял запах человека и конского пота.

Медведь сделал первый, робкий шаг навстречу раздражающим и пугающим запахам. Восток наливался кровью и янтарем. Тьма уползала в глубь тайги. Снег, подмерзший за ночь, хрустел под тяжелой пятой. Понесло смолистым дымом и еще сильнее запахло конским потом. Медведь стал в тень от сосны и прислушался.

С горы донесся лошадиный храп. В глазах зверя заиграли кровавые сполохи. От сосны к сосне медведь пополз в гору.

У пылавшего костра сидели двое. Пламя золотило фигуру в кожаной меховой куртке и шапку с пуговкой на верхушке одного, длинную седую бороду, толстый домотканый зипун и заячий треух другого.

Старик спросил:

— Замерз, поди, в кожанчике?

Маленький, с вздернутым носиком, с крупной родинкой под правым глазом, растопырил над огнем красные пальцы и сощурился от разливавшейся теплоты.

— В эдакой-то куртке — да я на Северный полюс! А вы говорите, замерз, — чакая зубами, возразил маленький.

— Чудной! Застыл, как кочерыжка, а храбрится.

Вблизи костра резко прокричала кедровка. Светало… Митя Шершнев, работавший по всеобщей переписи населения, пробирался с проводником в кержацкие деревушки.

— Застрянешь в бездорожье, — отговаривали его возвращавшиеся из ближайших деревень товарищи.

Но Митя уперся:

— Учесть раскольников надо?

— Надо.