Геннадий Башкуев - Пропавший

Взволнованный и серьезный, напившись чаю, Жорик долго обдумывал в холодном доме, чем бы еще насолить землякам.

Не торгуясь, Жорик продал бинокль и охотничий нож. Накачавшись вином-бормотухой и злостью, ночью залез в отдельный хотон, где содержался племенной производитель. Узкий луч фонаря высветил заметавшегося в углу хваленого барана, с помощью которого Базаров и его окружение намеревались выйти в передовики. Баран, поняв, что дело худо, в ужасе влез на изгородь, пронзительно заблеял. Бросив фонарь, Жорик грудью упал на брыкающееся животное, зажал, связал переднюю и заднюю ноги сыромятной бечевой: «Чуешь, да? Чуешь, базаровское отродье!» — цедил сквозь зубы. Он стал пинать барана между ног — любой мужик знает куда…

Жорик, как ему казалось, рассчитал точно. Дело было накануне осеменения колхозных отар, и упадок сил у племенного барана-производителя, на которого очень рассчитывали, имел последствия на весь год. Базаров ходил по селу мрачнее тучи. За барана были плачены немалые деньги. Содержался он на маточной отаре, где старшим чабаном был тот парень — ухажер фельдшерицы по фамилии Омбоев. Пусть теперь попробует выйти в сотники! С Омбоева взыскали за барана, чабанам приплачивали и за сторожей. Хотя было ясно, чьих рук это дело. Базаров при нечаянной встрече лишь покосился на Жорика покрасневшим от бессоницы глазом.

Последствия истории с производителем забайкальской тонкорунной породы, которого ввиду отсутствия семени пришлось сдать на мясо комбинат, грянули вопреки прогнозам специалистов задолго до окотной поры у овцематок. Средь бела дня возвращавшемуся в легком подпитии с озера Жорику накинули на голову пыльный мешок, затащили за старую кошару и, не давая опомниться, двумя кулаками сразу, чувствовалось, от души заехали в ухо и в нос. В глазах у Жорика поплыли желтые кольца, но он сумел сбросить мешок, и в тот же миг ощутил дикую боль в паху: небо с овчинку показалось — он, наконец, понял смысл загадочной русской пословицы. Лиц нападавших он, естественно, запомнить не мог, а потому на следующий день непослушными, разбитыми, вздувшимися, как у негра, губами мямлил невнятицу. Но одно он утверждал точно: человек, поднявший руку, точнее, ногу на его мужское достоинство, был Омбоев. Он мог поклясться. Но улик не было. Свидетелей тоже. Одноклассники хранили гробовое молчание. «Они тут все заодно! Они же эта… мафия!» — пускал розовые пузыри Жорик, истощив весь радиозапас. Участковый, неулыбчивый лейтенант, которого знала каждая собака в окрестных селах, повел себя странно. Он вдруг начал расспрашивать, не слышал ли гражданин Нуров, отчего потерял это самое мужское достоинство племенной баран-производитель… Жорик прикусил язык. Усмехнувшись широкоскулым лицом, участковый пообещал продолжить разговор.

Короче, в Шулутах на него спустили всех собак. С ним перестали здороваться даже бывшие собутыльники. В магазине подавали горелый хлеб. Соседка, татарка Танзиля, добрейшей души человек, неожиданно отказала ему в яйцах и молоке — к ней, мол, приезжали гостить из Казани внуки. Это было страшно. Но Жорик, вспоминая об артели, храбрился…

В бухгалтерии, куда он пришел подписывать обходной лист, ему вполне официально заявили, что «если колхозник Нуров Жэ Эм в течение установленного срока не возместит ущерб, причиненный хозяйству в результате падежа животных, правление колхоза обратится в соответствующие органы с целью привлечения товарища Нурова Жэ Эм к ответственности». Жорик был настолько подавлен этими словами, что даже не возмутился. Его потрясла сумма и сроки. Первое, что ему пришло в голову, — продать отцовский дом. И он сразу вспомнил о брате.

Главный бухгалтер, женщина положительная и серьезная, закончив читать, добавила «от себя», что пусть Нуров благодарит главного ветврача района Семенова. Это он уговорил председателя дать возможность Нурову исправиться. Иначе бы… Женщины в бухгалтерии, подняв головы, многозначительно покивали. Обходной лист ему не подписали.

«Все дело в баране», — понял Жорик. Забежав домой, он схватил транзистор и через полчаса уже голосовал на тракте, крича что-то вслед проносящимся грузовикам.

Сверив по бумажке новый адрес брата, Жорик тщательно вытер дорожную грязь о половик и с надеждой подавил кнопку дверного звонка. Открыла жена, эта худая и склочная женщина с крашеными волосами, которая явно презирала Жорика, но тем не менее фальшиво улыбалась при встрече и спрашивала о здоровье. Нашла о чем спрашивать?!

Странный у них с братом поначалу вышел разговор. То есть в основном говорил Жорик, а тот, сидя перед цветным телевизором, слушал хоккейного комментатора.

— Выручай, а? Яму реют. Базаров и милиция…

— Ух, дурень! — двоюродный брат хлопнул себя по коленке.

— Ага! Еще какой! Только выручи, а?

— Мазила! Слушай, и куда защитники смотрят?

— Судом грозятся… Прости, если чем обидел! Я тебе потом от дам! Отработаю! Матерью клянусь!

— Вратарь тоже слабак! Гнать надо таких из команды! Ты как считаешь?

— Прости, брат!

— Ладно, встань… Чего опять натворил? Только коротко и без соплей.

Жорик, захлебываясь, рассказал про Семенова-нохоя, его гостей с записками, собрание в клубе; о кознях Базарове, этих женщин из бухгалтерии, которые подсчитали каждую копейку и предъявили счет за чужие грехи.

Когда советские и канадские хоккеисты ушли на перерыв, брат взял слово. Для начала он отозвал Жорика идиотом.

— Ты позоришь нашу фамилию! Взгляни на себя. Взгляни на меня. Ты уже не мальчик. В твоем возрасте порядочные люди имеют семью, детей и так далее… Когда я приехал в этот город, являл жалкое зрелище, вот как ты сейчас. Но я сказал себе: будь сильным. Две пятилетки от звонка до звонка я горбился на заводе — ты думаешь, это приятно — стоять у станка по восемь часов? Но я давал план. Я бегал перед бригадиром, перед мастером на задних лапах. Я участвовал в общественной жизни… Мне дали квартиру! Смотри!

Брат в порыве воодушевления обвел рукой мебель под старину, книжные полки, люстру с подвесками, ковер на стене. Затем увлек упирающегося Жорика в спальню с широкой и низкой, как нары, кроватью, заправленной атласным одеялом; в свой кабинет, в детскую комнату, посетили раздельный санузел, заглянули в сверкающую кафелем кухню, где крашеная хозяйка раздраженно катала тесто… И везде брат, хватая Жорика за руку, кричал в ухо: «Смотри, смотри!» Будто он, Жорик, если не глухой, то уж наверняка слепой и должен вот-вот прозреть…

В перерыве хоккейного матча международный обозреватель с озабоченным лицом говорил, что антициклон, зародившийся в атлантических высях, переместился с французских берегов на север Европы. На экране мелькнули заваленные до крыш коттеджи, безлюдные улицы скандинавского городка, замершие на автобанах машины… Снег валил охапками.