Людмила Семигина - Есть о чем вспомнить

Дружил Федор Сироткин до армии с Верой Хомутинниковой. Красивая она была… Проводила в армию, обещала ждать честь по чести, а перед демобилизацией парни написали, что Верка с Володькой, своим будущим мужем, загуляла. Защемило у него сердце от такого известия. Ну, думал, приеду домой, много шуму будет. Приехал, в первый же день в клуб пошел. Увидел. Верка с Володькой танцевала: красивая, в голубом платье, вся так и горит синим пламенем. Горит, а не греет. Смотрел он, смотрел на нее, ребята-друзья уж было держать его приготовились, а ему расхотелось драться. Тут и подскочила Улька. «Пошли, солдатик, попрыгаем?!» Пошел, потоптался маленько, Ульку разглядел, ничего себе мордашка. Вроде раньше видел в деревне, бегала.

Пошел после танцев ее провожать, а по дороге про свою неудавшуюся любовь и рассказал. И про обиду про свою, и про горечь измены, в общем, все рассказал, как есть.

— У-у-у, как у тебя все! — Улька таращила на него круглые глаза и качала головой. — Нет, у меня любовь не такая будет!

— Какая же? — усмехнулся Федор.

— Если бы мне мой возлюбленный изменил, я б его… убила, — выпалила Улька.

Месяца через два они поженились. В самый разгар свадьбы Улька тихонько вывела Федора из-за стола и утащила в степь. Был теплый майский вечер. Пахло вспаханной землей. Улька смотрела на темное бугристое поле горящими зелеными глазами.

— Федь, можно я побегаю? — попросила она.

— Ну побегай, — пожал он плечами.

Улька подняла подол длинного свадебного платья, на ходу сбросила туфли и помчалась по перепаханному полю, высоко закидывая коленки. Мелькали ее крепкие стройные ноги, развевалась белая фата над черной весенней землей.

— Я люблю тебя, поле! — кричала Улька звонким детским голосом. — Я люблю тебя, Феденька!

В тот момент и не засеянная еще земля, и небо багровое от заката, и мчавшаяся по полю белая Улька — все для Федора слилось воедино…

«Советчики», — пробурчал Федор, отгоняя воспоминания. Когда он зашел во двор, Улька поливала в огороде и весело пела какую-то песню. На веревке сушилась его рабочая одежда. Он усмехнулся: ненормальная, ей-богу!

Спать лег на полу, на веранде. Долго лежал, курил, прислушиваясь к Улькиной песне.

Улька закончила поливать и вошла в дом. Федор смотрел на звезды и размышлял: пойти к жене или не стоит рисковать?

— Федь! — послышалось в темноте.

В проеме дверей появилась фигура в длинном, белом. «Привидение», — хмыкнул он про себя, а вслух недовольно сказал:

— Мы вас сюда не приглашали.

И сердито подвинулся на край матраца. В тот же миг простыня забелела на полу, а Улька прижималась к нему горячим телом, тыкалась под бок, всхлипывала и виновато шептала:

— Пошумела я немножко, уж прости меня…

— Пошумела она, псих — одно слово…

Федор гладил Ульку по спутанным волосам, испытывая острое чувство нежности и жалости к этому родному сумасбродному существу.

— В другой раз увижу я тебя с ней… — всхлипнула она ему в плечо.

— Дуреха ты, — шептал Федор, проваливаясь в сладкий невесомый туман. — Бешеная, одно… слово…

Единственный магазин, не считая ларька, в котором, кроме сахара, кильки в томатном соусе да крыс, ничего не водилось, располагался в самом центре деревни. Был он, несмотря на некрасивую наружность, крепок, ладно сбит и в ремонтах не нуждался. В магазине, благодаря пробивной способности продавщицы Валентины Кругловой, продавались разные ходовые харчишки и дефицитные промышленные товары.

Валентина появлялась на пороге магазина всегда вовремя, весело здоровалась с односельчанами, поджидавшими ее с утра пораньше. Красивая, свежая для своих тридцати лет, она шумно гремела засовами, шутила, вводя в смущение мужиков.

Продавец — должность в деревне заметная, кто уважал, кто завидовал, словом, разговоров всяких про Валентину шло много. Жизнь у нее сложилась невесело: муж ее, Колька Федорец, красивый, куражистый хохол, оставив ей в наследство двух годовалых девчат-близнецов, уехал искать по свету «душевного покоя и нравственного понятия». Она уже отправила своих девчонок в школу, а он все не возвращался, Валентину считали матерью-одиночкой.

Со своим хозяйством она справлялась по-мужски: дом и двор — всегда ухоженные, девочки — чистые, круглые. Много охотников из мужского пола крутилось вокруг нее, а было ли чего, не было — никто толком не знал. Так, языки чесали, да и только. Мужики говорили между собой: «Завидная бабенка, а себя, молодец, блюдет». Последние несколько лет за ней тщетно ходил по пятам Васька Прибаткин, веселый, холостой механик. Казалось, чем бы не пара — и любит, и замуж предлагает, но чего-то боялась Валентина, а чего? — одной ей было известно.

Сегодня Валентина запаздывала к открытию магазина. А покупатели уже собирались. Первой пришла Анисимовна. Она села на крылечко магазина и стала без интереса изучать деревенскую улицу, которая по случаю выходного дня была пуста.

На полянке у магазина неподвижно стоял сонный гусь. «Поди, Пичугиных гусь-от, — размышляла от нечего делать старуха. — Ишь вить, какой шатущий, в хозяв».

Подошла Зиночка, пятнадцатилетняя дочь ветеринарного врача Григория Чугунова.

— Здравствуйте, бабушка! — поздоровалась она и села рядом.

— А, здравствуй, Зинка, — Анисимовна встрепенулась, скорбное лицо ее ожило: есть с кем словом перекинуться. — Чего покупать-то мать велела?

— Масла постного, — Зиночка звякнула пустым бидончиком.

— Стряпать чего хотит? — любопытствовала старуха.

— Не знаю, — девочка пожала плечами.

— Отец-то вчерась много мяса домой привез? — как бы невзначай спросила Анисимовна.

— Ничего он не привез, — Зиночка возмущенно отвернулась и стала смотреть на гуся.

Прибежала, запыхавшись, молодуха Любка, год назад выскочившая замуж за известного в селе тракториста Михаила Худякова и любившая его до безумия.

— Ой, закрыто еще, — огорчилась она. — Мой-то спит, отдыхает в выходной, а я себе думаю: сбегаю селедочки куплю, картошки молодой отварю. Миша любит.

— Любит твой Миша, — хмыкнула Анисимовна, — на девок заглядываться.

— На каких это девок? — насторожилась Любка.

— На таких… Вчерась едет на своем тракторе, а по улице Танька, моя соседка, идет. Идет, из себя корчит, вся как на шиле вертится. Вот он на ее пелился-пелился, чуть было не вывалился из трактору-то.

— Ну и что тут такого? — Любка обиделась. — Посмотреть ни на кого нельзя, что ли?

— Мне-то вовсе бара-бира, — равнодушно сказала Анисимовна. — Пущай хоть на кого пелится…

Немного помолчали.