Людмила Семигина - Есть о чем вспомнить

— Глупость это… Завтра надо на базар…

— Съездим, Егорушка, только давай сейчас про что-нибудь другое говорить?

— Про што, к примеру?

— Вечер-то какой чудесный! Весна. Сирень скоро пойдет… Помнишь, ты мне букет принес, до свадьбы еще.

— Ну, — он усмехнулся.

Катерина шла легко, в сумерках белело ее почти девичье лицо.

— Скоро незабудки высыпят, хочешь — притащу, — неожиданно предложил он.

Они вышли за околицу села. Кругом было тихо, и только, казалось, томно дышала вспаханная земля.

— А вон наши березки, — Катерина кивнула на три жавшиеся друг к другу, еще не распустившиеся деревья. Лет шестнадцать назад впервые поцеловал здесь Егор девчонку в белом ситцевом платьице…

— Слышь, Егорушка, давай я побегу, а ты меня догоняй, — предложила Катерина.

— Чего еще? — удивился Егор.

— Ну, догоняй, — настойчиво повторила Катерина и легко побежала к березам.

«Вот разошлась баба», — подумал Егор, помялся и забухал ей вслед сапогами. Катерина забежала за березы, остановилась, дышала часто, но не тяжело.

— А теперь поцелуй меня, — требовательно приказала она подбежавшему Егору.

Тот неловко ткнулся ей в лицо, чмокнул куда-то между носом и глазом. Вздохнул, почувствовал одному ему знакомый и родной запах, прижал Катерину огромными ручищами и крепко поцеловал.

…Вернулись они далеко за полночь. Егор запнулся в сенцах за ведро, чертыхнулся.

— Тс-с! — тихо смеялась Катерина.

Прокрались на цыпочках в свою комнату. Егор разделся, лег в постель. Катерина долго расчесывала длинные волосы, сидя на краешке кровати. В окно заглядывала большая оранжевая луна. Егор молча смотрел на жену, на ее волосы, руки, блестевшие при луне глаза.

— Все-таки я ходули ему переломаю, — вдруг прошептал он.

— Федьке-то? — засмеялась Катерина.

— Я ему покажу заглядываться на чужих жен, — погрозил он, улыбаясь.

На душе у него было тепло и приятно.

Драка случилась около Дома культуры после вечернего сеанса. Участковый Абсатаров подоспел вовремя, хотя за ним никто и не подумал бы бежать. Он ходил с женой в кино и не успел далеко отойти от места происшествия. Веня Порохин, выпускник средней школы, готовившийся поступать в этом году в институт, лежал, съежившись комочком, на забетонированной площадке и не шевелился. Рядом на корточках сидела перепутанная Люська, его подруга, и дрожащим голосом повторяла одно и то же:

— Веня, вставай, Венечка!

Парни держали под руки не собиравшегося больше драться восемнадцатилетнего совхозного слесаря Максима Жолобова, гитариста, певуна и любимца девчонок, который ошалело таращил глаза на лежавшего и кусал тонкие красивые губы.

Никто толком еще не сумел разобраться, что же все-таки здесь произошло, все растерянно переминались, соображая, помочь ли Вене, или это сделает Люська, а может, он встанет сам.

— Разойдись! — приказал участковый.

Он расширил круг собравшихся и наклонился над лежавшим.

— Веня, вставай, Венечка! — всхлипывая, твердила Люська.

Участковый осторожно повернул Венькино лицо, и Люська тоненько вскрикнула — оно было в крови.

Абсатаров поискал глазами по кругу и позвал:

— Петр, иди сюда. Гони свои «Жигули», в больницу надо.

Он встал и в упор глянул на Максима Жолобова.

— Ты?

Тот хотел было ответить, но только прохрипел что-то невнятное осипшим от серьезности обстановки голосом.

— Веня, вставай, Венечка! — монотонно твердила Люська, наводя тоску на окружающих.

— Вперед! — приказал участковый Абсатаров и деловито, по-военному, поправил пустую кобуру, которую носил при себе неизменно.

Максим странно втянул голову в плечи и, озираясь по сторонам, пошел впереди участкового. В сумерках сверкнула фарами машина. Веню осторожно подняли, положили на заднее сиденье и увезли в больницу.

Абсатаров повел Максима в «кутузку». Она находилась в подвале старого каменного двухэтажного дома, принадлежавшего до революции, по словам стариков, купцу Морозову. На верхних двух этажах сейчас располагались сельсовет, загс, отделение милиции. А подвальчик с тусклыми перебитыми стеклами называли «кутузкой», в которой изредка отсыпался с глубокого перепоя пьяница и дебошир Федя Курыкин. Абсатаров долго возился с замком, наконец, открыл дверь, осветил фонариком помещение, нюхнул воздух, поморщился и кивнул Максиму:

— Заходи, сейчас одеялу чистую принесу.

— Перебьюсь, — неожиданно зло огрызнулся тот.

— Ну, ну, — пригрозил участковый. — Завтра ты у меня перебьешься… В районку отправлю.

В это время к председателю сельсовета Андрею Андреевичу Цивалову прямо домой прибежала насмерть перепуганная мать Максима Любовь Никифоровна, узнавшая о случившемся.

— Ой, милые мои, ой, родные! — причитала она, катая головой по столу.

— Может, образуется все, Люба, — утешала жена председателя.

— В больницу Веньку-то увезли, пластом, сказывают, лежит…

Дочь председателя, девятиклассница Надя, с учащенным сердцебиением слушала разговор.

— Съезжу я, мать, в больницу, — натягивая рубашку, недовольно пробурчал Андрей Андреевич. — Сукины дети, что натворили… Рот не разевай! — гаркнул он на дочь. — Доигрались, гитаристы…

В приемной больницы сидели заплаканные мать Веньки и его сестренка. Андрей Андреевич опять недовольно покряхтел и прошел мимо. Хирург Шепелев поднял голову от бумаг навстречу входящему председателю и улыбнулся:

— Всех на ноги подняли?

— Живой?

— Живой, — усмехнулся хирург. — Нос у него зашиблен, больше никаких повреждений… Сейчас отойдет от перепуга, и домой отпустим.

— Чего ж ты, Венька, всех перепугал? — председатель зашел в операционную и сел рядом с парнем.

Тот, отвернувшись, молчал.

— Больно, что ли? — участливо спросил Андрей Андреевич.

— Нет, — дернулся тот от его руки.

— Ясно… Перед Люськой стыдно было… А в лежачем положении почему оказался?

— Сбил он меня, — пробурчал Венька, сдерживая обиду и ярость.

— За что?

— Это наше дело, — с многообещающей угрозой прошептал парнишка.

— «Это наше дело!» Партизан! Ваше-то, ваше, а ты сейчас домой с матерью пойдешь, а Максимкина мать от горя убивается.

— Схамил он Люське, — помолчав, протянул Венька.

— А ты?

— А я дал…

— А он не взял, — хмыкнул Андрей Андреевич.

Венька опять сжался, засопел, завозился, как еж.

— Ладно, иди домой… Что за Людмилу заступился — молодец, — одобрил председатель, — только уж до конца надо было. Лежа-то ничего не докажешь…

Вернувшись домой, мать Максима Андрей Андреевич не застал.