Виталий Закруткин - Плавучая станица

— Брось, дочка, — примирительно махнул рукой досмотрщик. — Мне сдается, что Зубов — не Лихачев. На этом, кажись, никто не поедет.

— Поживем — увидим, — сладко зевнув, сказала Груня.

Она ушла в свою комнату, прилегла на стоящий у печки сундук и задумалась. На секунду ей представился Зубов таким, каким она видела его на облаве, — в распахнутом полушубке, румяный, смущенно улыбающийся, и ей показалось, что его рука еще лежит в ее руке…

Когда Василий Зубов ехал в станицу Голубовскую, он думал, что его там никто не ждет и не может ждать, потому что он никого из станичников не знал и его не знали.

Однако Зубов ошибался: в станице его ждали все — от мала до велика. Конечно, ждали не его, Василия Кирилловича Зубова, а нового инспектора рыболовного надзора, который должен был следить за режимом рыболовства на огромном участке реки.

Дед Малявочка недаром назвал Голубовскую плавучей станицей: как только на Дону сходил лед, а потом, заливая бескрайнее займище, с верховьев прибывала теплая «русская вода», — снизу, от моря и разветвленной дельты большой реки, начинала свой весенний ход туча нерестующей рыбы. Так было испокон веков, и испокон веков голубовцы проводили весну и лето на воде, добывая тысячи пудов разной рыбы.

Днем и ночью по реке сновали тяжелые рыбацкие дубы, неуклюжие байды, остроносые баркасы, сотни юрких каюков. Станица плавала на высокой воде, добывая рыбу.

Эта рыба размножалась, росла и жировала, не требуя человеческого труда, и поэтому среди станичников издавна укоренился взгляд, что рыба — это божий дар, над которым люди не властны, что каждый человек, кто бы он ни был, может стать хозяином на реке и ловить рыбу сколько хочет и когда захочет. Так говорили древние голубовские старики, этому же они научили своих внуков и правнуков.

— Что ж, — разводили руками станичники, — земля — это одно, а вода — другое. На воде ни сеять, ни пахать не надобно, тут природа одна управляется, а наше дело — взять то, что заготовлено природой для пользы человека.

Бывший инспектор рыбнадзора Лихачев в меру своих сил старался «соблюдать правила», но он был человек покладистый и не раз утверждал, что рыбное хозяйство нельзя смешивать с земледелием.

— Мне самому надо жить, — говорил Лихачев, — и надо жить давать другим. Ежели рыбколхоз, выполняя план, один раз обловит запретное место или два десятка станичников посидят с черпаками под плотиной, — от этого государство не пострадает…

Из шестисот станичных домов десятка полтора принадлежало людям, которые, как говорил Архип Иванович Антропов, «байдики били», то есть всячески уклонялись от колхозной работы, для виду пристраивались на какую-нибудь службу, а сами только то и делали, что ловили рыбу, вялили ее, коптили, солили «в корень», а потом увозили в глубинную степь и обменивали на муку, сливочное масло, овечью шерсть.

Эти люди жили с Лихачевым душа в душу, по субботам зазывали к себе в гости, угощали вином, и он сквозь пальцы смотрел на то, как браконьеры хозяйничали на реке. Ловцы из рыболовецкой артели пытались жаловаться на Лихачева, но у него, как он сам хвастливо утверждал, была в районе «своя рука».

— Кажен человек исть да пить хочет, — ухмылялся подвыпивший инспектор, — а рыбка хоть кого усовестит. Один раз дозволишь половить, другой раз, глядишь, он уже тебе первейшим дружком стал.

Инспектора не раз предупреждали о том, что на него уже «заведено дело» и что прокуратура им интересуется, но Лихачев только отмахивался.

Однако как он ни бахвалился, его все же отозвали в город, отстранили от должности и отдали под суд.

— Это все Архип Иваныч с Грунькой сотворили, — сказал перед отъездом Лихачев. — Они в обком партии про меня писали, в министерство жаловались, на закрытых собраниях скрозь обсуждали, за каждым моим шагом следили… Пущай теперь радуются: приедет заместо меня какой-нибудь обормот, он им покажет, где раки зимуют…

Всю осень станичники ждали нового инспектора — одни с надеждой, другие — те, которым покровительствовал Лихачев, — с нескрываемой тревогой: каков-то будет новый инспектор?

А новый инспектор как будто и не очень старался показать себя.

Во дворе правления, между телегами и горой плетеных корзин, он разыскал принадлежащую рыболовному надзору моторную лодку. Узкая, с хищным, задранным вверх носом, с чуть покатым изгибом бортов и отличным килем, лодка, по-видимому, была очень быстроходной и маневренной. Сильный, накрытый железным кожухом мотор помещался почти у кормы. В середине лодки была сооружена довольно просторная трехместная каюта с круглыми иллюминаторами на все стороны. В каюте стояли две маленькие, привинченные к полу коечки, прикрепленный к стене откидной столик и табурет. У переднего окна видно было черное колесо рулевого управления.

Василий обошел поставленную на бревна лодку, полюбовался ее прекрасной конструкцией, обмел веточкой снег с бортов, обследовал днище, заглянул в мотор и решил: «Будет называться „Стерлядь“…»

Он договорился с председателем артели Мосоловым, и тот вызвал из района механика моторно-рыболовной станции, который через два дня приступил к ремонту мотолодки. Василий часами возился в мастерской, помогал механику разбирать мотор, тщательно чистил и вытирал тряпочкой блестящие, как зеркало, поршни, рылся в куче железного хлама, чтобы разыскать подходящие гайки. Наконец ремонт был закончен. Пожилой механик прогнал мотор на стенде, послушал, опустив очки, ритмическую, безотказную работу поршней, подвинтил сверкающие белым фаянсом свечи и закричал Зубову, поглаживая ревущий мотор:

— Силен, собака! Такой черта потянет! Будет ваша лодка как торпедный катер!

Ездивший в город досмотрщик Прохоров привез по заказу Зубова масляной краски разных цветов. Затащив лодку в пустой амбар, они сами начали окраску ее корпуса.

— Лодка будет называться «Стерлядь», — сообщил Василий своему помощнику, — значит, и выкрасить ее надо под цвет стерляди: спинку дать песочно-пепельную, бока оживить розоватыми отсветами, а низ пустить посветлее…

Они возились с лодкой дня четыре: заменили старую конопать, кое-где просмолили днище, зашпаклевали все щели и начали окраску. Сняв полушубок и подвернув рукава гимнастерки, Василий сам возился в амбаре с утра до вечера: смешивал краски, чистил тряпкой медные поручни, протирал газетной бумагой толстые стекла иллюминаторов, следил за тем, чтобы Прохоров накладывал краску тонким и ровным слоем и чтобы нигде не оставалось следов кисти.

Иногда в амбар заходили рыбаки.

Сгрудившись в дверях или присев на корточки на земляном полу, они дымили махорочными скрутками, переглядывались и роняли, ни к кому не обращаясь: