Виталий Закруткин - Плавучая станица

— Известное дело, касается, — пошевелил пальцами Архип Иванович, — а только у нас все силы на добычу отдаются. Так и начальство на это дело смотрит: в первую очередь за выполнение плана добычи спрашивает, а потом уже за все другое…

Он помолчал и проговорил задумчиво:

— Работенка у вас тут будет нелегкая. А помощник ваш Иван Никанорыч, нечего греха таить, слабоват для этого дела. Его бы лучше освободить от должности досмотрщика.

— А как он себя держал при Лихачеве?

— Никак! — пренебрежительно махнул рукой Антропов. — Он, этот ваш помощничек, вроде вербовой лозины на косе: куда ветер подует, туда он и гнется. Лихачева он боялся как огня и ни в чем ему не перечил. А теперь вас будет бояться и тоже ни в чем перечить не будет. Робкий он человек, безответный. А сюда разве такой нужен?

— Но и увольнять его без причины неудобно, — возразил Василий, — и потом, как же это получится? Человек проработал в рыбнадзоре лет двадцать, а его вдруг взять и выгнать на улицу?

— Зачем же на улицу? Место мы ему подыщем. Головневу в цех весовщик нужен для приема рыбы, в детдоме у нас люди требуются. Дело ему везде найдется. А вам бы на должность досмотрщика надо подыскать хорошего молодого рыбака, коммуниста или же комсомольца, такого, скажем, как Степа Худяков…

Зубов нахмурился:

— Нет, Архип Иванович, на увольнение Прохорова я своего согласия не дам. Так швыряться людьми нельзя. И обо мне после этого черт знает какие разговоры пойдут: не успел, скажут, приехать, и сразу же разгром учинил. Надо подождать, потолковать с Иваном Никанорычем, объяснить ему как следует, что надо делать…

— Ну, глядите, дело ваше, — пожал плечами Антропов, — вам с ним работать, вам и отвечать. А только сдается мне, что Иван Никанорыч когда-нибудь здорово подведет вас.

То, что говорил Архип Иванович, смутило Зубова, но он пожалел досмотрщика и сказал, что пока остается при своем мнении и Прохорова не уволит.

Зубов проговорил с бригадиром до полуночи, а когда уходил, Архип Иванович проводил его до калитки и сказал, глядя на темные космы плывущих над рекой туч:

— Весна на подходе, Кириллыч. Скоро тронется лед на реке.

Он протянул Зубову руку, подумал и проговорил тихо:

— Одно я могу сказать тебе, Кириллыч. Человек ты молодой и, видать, стоящий. Трудно тебе тут покажется, но линия у тебя должна быть прямая и твердая. Ежели в чем-либо моя помощь потребуется или же ты, как коммунист, будешь нуждаться в поддержке парторганизации, можешь на нас положиться. Мы тебя в обиду не дадим…

Василий возвращался по пустынной темной улице. По всей станице лаяли собаки. Ни в одном окне не светился огонь. С крыш капала вода. Снизу тянуло свежим запахом тающего снега и влажной земли.

Все больше пригревало солнце, лед на реке потемнел и покрылся талой водой. Уже заструились невидимые глазу подземные теплые воды, и ледяная гладь реки побурела, набухла, образуя у берегов отражающие голубое небо проталины. По ночам слышно было, как трещит, лопаясь, лед и как с глухим шумом начинает он первую свою подвижку к низовьям: медленно-медленно сдвинется с места ледяное поле и, словно в раздумье, станет, окруженное тихо плещущей водой. Потом снова подвинется, повинуясь могучему напору речной воды, и снова станет, тихонько потрескивая.

Рыбаки днем и ночью дежурили у реки, дожидаясь, пока ледяное поле оторвется от берегов и, перейдя на плав, заколышется на воде. Рыбакам нельзя было прозевать долгожданные минуты первого весеннего лова: как только поплывет лед по воде, с грохотом станут раскалываться огромные льдины, навалятся одна на другую, начнут сбиваться навалами у берегов, освободят полосы чистой воды, — тут и вырвется с берега смелый рыбацкий баркас и начнется замет длиннейшего, пахнущего смолой невода.

Покуривая, перебрасывать шутками, негромко запевая песни, поглядывая на небо и на реку, ждали рыбаки условного сигнала. Они бродили по двое, по трое, сидели на бревнах группками, расхаживали вдоль берега. Тут же стояли, уткнувшись носом в сверкающие на солнце талые окраинцы, просмоленные дубы, на которых были сложены темные невода. А вокруг, над Тополихой и над Дубками, над Церковным рынком и над Волчьим логом, с криком носились грачи, трещали сороки, и уже хищная скопа, сияя белой, с землистой пестринкой, грудью, парила, распластав острые крылья, над просыпающейся рекой.

На лов были поставлены первая бригада Антропова и третья, сетчиковая, бригада деда Малявочки. Бригада Пимена Талалаева уже вторые сутки находилась на левом берегу у Тополихи, расчищая лучшую в рыбколхозе тоню Таловую.

Одетые в тяжелые брезентовые плащи, овчинные треухи и высокие, подвязанные к поясу, резиновые сапоги, рыбаки Талалаева, бродя по колени в ледяной воде, вытаскивали на берег принесенные водой карчи, покрытые мхом бревна, вырванные из-под плотины «тюфяки» — плотные связки хвороста — все, что несла разбуженная весенним солнцем река и что могло рвать сети и невода, мешать замету и притонению, задерживать добычу.

Сам Талалаев, расстелив у костра плащ и стеганку, лежал, ни во что не вмешиваясь и хмуро посматривая на правый берег. Лед на реке потрескивал, едва заметно двигался вниз, лопался, все больше обнажая темную студеную воду. Светило солнце, снизу, с излучины, дул теплый ветерок.

— Сволочи! — сердито сплюнул Талалаев. — Как взял первенство, так они и зачали меня назад отпихивать. Сами будут рыбу ловить, а я за уборщика управляться должон…

С Тополихи хорошо было видно, как две пары дюжих колхозных быков подвезли к берегу на длинном разводе сверкающую медью и начищенными стеклами пепельно-розовую моторную лодку. На тонкой стальной мачте лодки был приспущен белый вымпел рыболовного надзора.

Талалаев швырнул в костер недокуренную цигарку и кисло усмехнулся:

— Инспектор к бою готовится… Видать, шустрый парень.

Он не заметил, как из леса к нему подошли брат и племянник. Оставив неподалеку нагруженные дровами салазки, они погрелись у костра и закурили.

Паромщик Авдей Талалаев, чистенький, сухонький, в вязаных перчатках и в белых валенках с новыми калошами, задрав вверх подстриженную седую бороденку, посмотрел на брата и хмыкнул насмешливо:

— Промышляешь, Пиша? Сколько центнеров карчей на засол наловил?

Цыгановатый Егор, подмигнув отцу, захохотал и похлопал бригадира по крепкому плечу:

— Ничего, дядя. Терпи, атаманом будешь.

Пимен угрюмо молчал, глядя в жаркое пламя потрескивающего костра. Его душила злоба, и он в эти минуты ненавидел всех: и председателя колхоза Мосолова, и бригадира первой бригады Антропова, которого считал своим злейшим врагом, и деда Малявочку, и даже брата Авдея с племянником, которые притащились на эту проклятую тоню и вздумали шуточки отпускать.