Борис Лапин - Подвиг

Эти улицы немного напоминают Москву: нелепые каменные казармы и рядом крохотные деревянные дома. Это пестрое смешение двух стилей — западного города и азиатского захолустья. Но здесь гораздо чище, больше красок, низкое небо, мягкие волнистые горы над городом, красные и зеленые девушки с бантами, похожие на лубочные картинки. Движение также носит здесь другой характер, чем в Москве, — отсутствие лошадей, бесчисленные велосипедисты, сонные автомобили, набитые битком трамваи. Рикш, характерных для городов Центральной и Южной Японии, здесь очень мало — на первый взгляд их маленькие черные пролетки с тонкими оглобельками и резиновыми шинами кажутся игрушечными и легкими. Труд курумайи (рикши-извозчики) поэтому не всегда производит на иностранцев впечатление почти каторжного, тяжелого труда. В «Бюллетене путешествий», рекламном журнале, издающемся на английском языке в Иокогаме (один номер его был на «Асахи-мару»), я помню статью мисс Агнесс Фостер, где говорится: «…все улыбается в этой игрушечной стране — улыбаются горы, улыбаются люди, улыбаются боги. Даже самые страшные чудовища, выставленные в храмах, кажутся добродушными и не пугают даже маленьких детей. Улыбаются рикши, отвозящие вас в своих кукольных повозках, и кажется странным, что эта игра, напоминающая вам времена детства, когда и вы возились с тачками и колясочками, может служить профессией для целого множества людей».

Я зову автомобиль. Подъезжает рыжий обтрепанный «фордик».

— Мне нужна гостиница, квартира, отель, — пытаюсь я объяснить.

Шофер наклоняет голову и втягивает в себя со свистом воздух. Это значит, по-видимому, что, к сожалению, он не может меня понять. Тогда я показываю рукой на порт и кричу:

— Владивосток, моя хоти Владивосток!.. Агентство!.. Совторгфлот!!

Мне почему-то кажется, что если я буду говорить «моя-твоя», то ему будет легче меня понять. И он действительно меня понимает. Он кивает головой, соскакивает со своего места, забрасывает в автомобиль мой чемодан, снова садится за руль, и мы едем.

Здесь нет больших расстояний — автомобиль в несколько минут пробегает главную улицу, сворачивает к горе, минует небольшую площадку, где молодые люди в кадетской форме перекидывают друг другу черный мяч, выбрасывая в воздух правую руку с надетой рукавицей. Слева от нас остается храм с большими воротами и уродливыми нелепыми львами у входа.

В агентстве Совторгфлота две небольшие комнаты, конторка, портрет Ленина на стене. Я узнаю, что по расписанию очередной совторгфлотский пароход должен прийти завтра и уйти во Владивосток через три дня. Однако по независящим причинам, говорит уполномоченный, пароход запаздывает. Он пробудет еще около двух недель на Камчатке. Необходимо принять груз на заводах в Озерной и Большерецке.

— Вам придется пожить здесь недели две. Билеты вы можете приобрести сейчас. В какой гостинице вы остановились? Не останавливайтесь в японской, остановитесь в европейской. В японской гостинице все равно как в уплотненной московской квартире: ширмы, раздвижные фанерные и бумажные стены — на одном конце слышно каждое движение в другом конце гостиницы.

— Да моя беда, — объясняю я, — в том, что я не знаю японского языка и не мог сговориться с шофером. Как сказать мне ему, что мне нужен отель?

— Отель? — удивляется уполномоченный. Он выходит вместе со мной на улицу и отчетливо произносит, тыкая в меня пальцем: — Отэру!

— Хай, хай, хотеру, — радостно отзывается шофер.

…В отеле «Бансей» все устроено по-европейски — гостиные с тяжеловесными люстрами и круглыми полированными столами, широкие лестницы с отвратительными золочеными перилами, обширный вестибюль, и на каждом шагу черные телефоны. Телефоны оборудованы по американскому образцу — рупор и слуховая трубка висят на отдельных подставках. Меня встречает директор, я записываю свою фамилию и профессию в книгу. Слуга, одетый в белое, приглашает меня в комнату. Мы подымаемся на второй этаж. Я иду в обуви, слуга снимает свои колодки у входа на лестницу. В комнате я прошу прибор для умывания. Мне приносят белый тазик, похожий на ванночку, и большой кувшин. Пока я умываюсь, в комнату после двукратного стука входит какой-то субъект в длинном пальто, делающем его похожим на бонзу, и в пестром галстуке коммивояжера. Он обращается ко мне на сносном русском языке.

Зачем мне ехать через две недели на совторгфлотском пароходе, вкрадчиво осведомляется он. Не лучше ли мне записать за собой каюту на курьерском пароходе «Ниппон-Юсен-Кайся», маршрут Цуруга — Владивосток. Мне будет предоставлено максимальное количество удобств, радио, развлечения, игра в мяч, уроки бокса, танцы от пяти до шести. Лучшая в мире вышколенная прислуга, какой, кроме Японии, я не найду нигде. Каждый лакей на пароходе окончил специальный университет.

— Как? Университет? — восклицаю я.

— О да! Лучшие специалисты дела читают там лекции. Это университет прислуги, содержимый нашей фирмой в Иокогаме. Он имеет два основных цикла — лакейский и поварской. Там есть такие дисциплины: учение об этикете, наука о составлении меню, искусство обращения с пассажирами, логика и психология лакейского ремесла…

— Нет, нет, — отвечаю, угнетенный этим славословием восторженной рекламы, — хотя, конечно, университет для лакеев — это чертовски шикарно.

Я отворачиваюсь от него и подхожу к окну. За окном стелется и выпирает к небу Япония настоящая. Над городом подымается дым, застилая снежное сверкание далекого Камага-Такэ. Залив — уныло-голубой, по нему, виляя веслами, ползут сампаны.

Однако гость мой не уходит. Я чувствую его за своей спиной.

— Хотите ли вы совершить путешествие вокруг всей Японии? — слышу я его голос.

Дом австралийца Карпенделя стоит возле Дежневской фактории. Я остановился там по дороге в бухту Лаврентия. Сам австралиец уехал в прошлом году в Америку. Дом его заброшен и расколот зимними морозами. В одной из комнат эскимос Анагак устроил жилье для своей семьи, с линючими оленьими шкурами и светом масляных плошек. Анагак показал мне деревянный ящик, где были сложены английские книги Карпенделя, Моисеево Пятикнижие, лоция Южно-Китайского моря и романы Марии Корелли. На дне ящика лежал старый сборник морских баллад. Заглавный лист был кем-то вырван, и имя автора осталось мне неизвестным. С каждой страницы этой книги дул холодный океанский сквозняк. Книга передавала старинные рассказы в стихах. В них было уверенное однообразие и тяжелодумный английский юмор. Мое внимание в особенности обратила длинная баллада, в которой говорилось о соперничестве старых океанских парусников.