Борис Лапин - Подвиг

— Может ли быть, чтобы маленькое слово могло столкнуть гору со своего места?

Учитель пристально посмотрел на меня, ничего не ответив, но с этих пор стал ко мне относиться еще хуже. Я не особенно огорчался, потому что князь мне сказал:

— Выучишь буквы — поедешь в степь на Керулен с моим родственником. Потом я, может быть, отдам тебя в ламы.

Мои товарищи думают, что я зубрю грамоту для того, чтобы отличиться. Это неправда. Я очень прилежный ученик. Я хочу скорее уметь читать и отправиться в путешествие на реку Керулен. Об этой реке много рассказывают: сильная природа и красивое население. Трава густая, как лес, и монастыри, монастыри, монастыри. Я не дождусь того дня, когда мы поедем.

Перед праздником Цаган-Сара — монгольским Новым годом — в Гандане шумно и бестолково. Монахи готовятся к барышам, а больные — к исцелению. Ургинские улицы черны от всадниц, везущих снедь для праздничных пирушек. В Сдобном ряду повара выносят на сковородках шипящие пампушки и пирожки, плавающие в золотом масле. Трактирщик Фан Си вывешивает перед своим домом бараньи туши и зеленые бутылки водки. Трубачи продувают хриплые горла своих инструментов. Это время подарков, молитв и китайских разносчиков.

По случаю близких праздников мы почти не занимаемся чтением и каллиграфией. Учитель отпускает нас раньше времени и, собрав облачение, уходит в храм. Мы выбегаем на монастырские улицы, нахлобучив на брови теплые шапки. Мороз! Цаган-саринский мороз!

Толпы богатых горожан, от которых валит ледяной пар, ведут с собой румяных закутанных детей, похожих на раскрашенные куклы. Распахнув шубы и отряхивая иней с усов, старики нетерпеливо окликают друг друга. Домашние слуги несут за ними покупки для праздников. Здесь все. что необходимо взрослому и ребенку: иконы богов, рогатые подсвечники, бубенцы, изображения зверей, кувшины длинногорлые с крышками, ладанки, писаные и печатные молитвы, золотые чернила, стеклянные шары, волчки и медные тарелки для жертв.

Это первый Цаган-Сара, который я встречаю в городе. Праздник кажется мне превосходным. Шляясь по монастырской улице среди идущих с покупками прохожих, я настраиваю себя на благочестивый лад. Я делаю так, как говорил учитель: стараюсь забыть все свои мечты и неудовольствия, сжимаю виски пальцами, чтобы сосредоточиться на высоком, и гляжу на кончик своего сапога. Первое время мое совершенствование подвигается медленно. Сколько я ни пытаюсь думать о круговороте и покое, в голову лезут всякие пустяки и дрянь — засахаренная брусника, обиды, вчерашние игры. Чтобы окончательно не погрязнуть в житейской бездне, я захожу в ворота и проникаю в соборный храм. Здесь тихо и торжественно. Перед фигурами бронзовых гениев трещат желтые языки лампад. Лоб святителя Цзонхавы поблескивает во мраке. На застекленных полках стоят ряды маленьких одинаковых будд, и нет им числа. Среди толстых оплывающих свечей лежат утренние жертвы прихожан. Это мелкие монеты, сладости и культовое печенье.

Холодный сквозняк. Из-под крыши падает узкий столб света. Я кланяюсь неизвестно кому и совершаю обход святынь слева направо. Пройдя несколько шагов, я останавливаюсь и думаю о своей злости и ничтожестве. Возле статуй Цзонхавы и Шигемуни я шепчу:

— Помогите мне стать таким, как вы.

Полный благочестия и скромности, я дохожу до конца храма и заглядываю в маленькое помещение между стеной и изображениями святых. Школьный мой учитель стоит здесь и шарит рукой по подставкам, где лежат подношения верующих. Виновато оглядываясь, он сгребает серебряные монеты и засовывает их в свой карман.

К несчастью, это действительно мой наставник. Он задыхается от жадности, глаза его совершенно мутны, рукава измазаны в сале. Он ворует монастырское добро перед праздником Нового года.

В середине марта случилась история, которую я до сих пор не могу вспоминать без ужаса.

У харагинского князя был друг, по имени Эрдени-Ван. Он считался начальником князя по министерству и изредка бывал в нашем доме. Мне он запомнился невзрачным и болезненным стариком.

Обычно в дни его посещений князь Даши-Церин ходил сердитым. Несмотря на видимую дружбу, он завидовал Эрдени-Вану.

Нахлебники и приживалы князя, когда не было чужих людей, старались говорить об Эрдени-Ване только плохое. Ему приписывали убийства, разврат, кражи, ложь, обиды людям, скверные мысли, зависть, сплетни, неверие.

— Жизнь этого кровосмесителя грехом не сочту назвать постыдной! Не слишком ли он зажился в своей теперешней оболочке! Не пора ли подумать о новом перерождении!

Они хлопали себе по бедрам и угодливо посмеивались.

Эрдени-Ван пышно приезжал в наш дом с многочисленными слугами и двенадцатилетним сыном, с которым я подружился. Его звали Сабу, он был тихий, долговязый мальчик, любивший лгать и прикидываться сильным. Созвав ёще несколько воспитанников, часто мы с ним водили игры: зарывали палочку в снег, играли в тарбаганьих дедушек и боролись.

В последние недели Даши-Церин воспылал страшной любовью к Эрдени-Вану. Придираясь к каждому поводу, он посылал ему ценные подарки и оказывал ему знаки внимания, как младший старшему.

К нам стал заглядывать буфетчик Эрдени-Вана, китаец. Несколько раз ночью, по возвращении из школы, я замечал его стоящим около княжеской лежанки, на которой Даши-Церин курил и думал.

Однажды, когда вошел кто-то из посторонних, князь громким и фальшивым голосом обратился к буфетчику:

— Ты, любезный, доставишь мне перец и кардамон. Я обо всем уже поговорил с твоим хозяином.

Дерзко кланяясь, буфетчик исчез.

Теперь, когда Эрдени-Ван принимал у нас пищу, навстречу ему выходил весь дом. Даже лысая княгиня, тяжело дыша, появлялась у входа. Она выглядела умирающей. На щеках ее были нарисованы фуксином круглые знаки, натертые сухими румянами. Она плакала и ворчала, что ее заставляют много двигаться. Дворня, выстроившись попарно, криками встречала Эрдени-Вана. Перед воротами на сто шагов были разостланы матерчатые дорожки багрового цвета.

В помещении над кроватью сделан был желтый балдахин. Князь сидел под ним с поджатыми ногами. При входе гостя он вставал и приветствовал его словом: «Амоголан» — «Мир»; приветствие это самое высокое; произнося его, встают на колено. Потом князь подходил к гостю и, обняв его, прижимался ухом к сердцу.

Не было дня, чтобы князь не разжигал искры дружбы к Эрдени-Вану. Он повсюду кричал о несправедливости к этому превосходнейшему человеку.

— Его не оценили по заслугам. Он должен быть первым лицом на берегу Толы. Великий Богдо еще о нем не подумал.

Да, это была дружба, которая удивляла придворных!

После праздника Цаган-Сара в монастыре стало буднично и пустынно. Монахи-наставники вернулись к урокам. Из-за дощатых стен доносился низкий гул, Воспитанники духовных академий повторяли молитвы, забытые во время праздников. Школьная собака Колдун, ошалев от новогодней сутолоки, отсыпалась на солнце, зарыв лапы в снег.