Юрий Ефименко - Маленькая повесть о двоих

—◦Да ничего… Это Валя-то?.. А-а! Да увезли утром. Стравилась. Так-то!◦— продолжала приглядываться старуха с непонятным любопытством.

—◦В больницу?

—◦Да нет, сразу куда дальше. Припоздали. Остыла. Глянь — дверь-то на печати. Милиция приложила. Померла, померла девка. Таблеток в рот напхала, это тех, для сна, да вот и все. Тихо померла. Я утром-то вышла — холодеет из-под ее двери. Вот, думаю, опять фортку на ночь не закрыла, весь дом заморозит. Стукнула ей, крикнула вдобавку. Потом еще смотрю — все так же. А дверь-то не на запоре… Ничего, как положено отошла — в постели. Мой Петро Игнатьич — тот сплоховал: на земле. Как упал возле магазина, так и помер.

—◦Да как же так!◦— воскликнула Валя, не дослушав ее до конца, осела на ларь и заплакала, закрывшись руками.◦— Ну как же так?..

—◦А так положено — сразу дверь печатью укрыть. Порядок такой установлен,◦— продолжала говорить свое Анна Семеновна, по-прежнему не сходя с порога.◦— Против посторонних.

Но Валя больше не слушала. Вдруг заметила, что опять расползлась молния, начала дергать замок, сняла сапог, пыталась наладить и поливала слезами. Оля, как же так?..

—◦Да. А пришла вчера поздно она.◦— Анна Семеновна за день хорошо вошла в роль главного свидетеля.◦— Чай пила, это точно. Плескалась в ванной. А спать-то все не ложилась, все возилась что-то, шевырялась в шкафу, в столе и вроде как чемодан собирала — отойдет в один угол, вернется к середине, отойдет в другой — и обратно, постоит-постоит. Потом затихла возле окна. В свое-то смотрю — тень на балконе, и не колышется. Все глядела и глядела она-то в окно. Высматривала, может, что? Да, должно быть, точно высматривала… А чего это она? С любви, думаешь? Так ли что?.. Этот ее, докторно-кандидатный ученый был позавчера. Тоже запоздно. И все ругал, ругал ее, выговаривал. Провинилась она, да?.. А пошел от нее — дверью хлоп! И дальше — хлоп! хлоп!.. Как же тут не с горькой любви?

—◦Анна Семеновна,◦— вытерла Валя слезы.◦— Да вы слышите? Анна Семеновна!.. Не знаете, письма хоть какого, записки не осталось?

—◦А я что знаю — милиция все смотрела. Я в углу стояла. Они-то все проверяли и спрашивали то, се… Вот с любви что бывает!◦— убедила соседка сама себя и закрылась, плотно прихлопнув дверь.

Господи, Оля! Господи!.. Зачем!.. Валя просидела неподвижно довольно долгое время. Она чувствовала себя так, словно забыла, куда ей теперь идти, или совсем не знала, идти ли вообще куда-нибудь.

Приоткрылась другая дверь, где жил с семьей (у них там был свой коридор и две комнаты) солидный человек из какого-то управления. Он устало вздохнул и сказал назидательно:

—◦Вы — подруга. Вы сходите в милицию. Скажите там, что известно. Мало ли что!.. Снимите, не забудьте, предохранитель на входной двери. И проверьте за собой, закрылась ли. Тут всего жди!..

Спать Валя легла в ту же минуту, как вернулась, не дожидаясь Любочки. И заснула, едва натянула одеяло на голову, словно сон накрыл ее вместе с ним. Она не слышала, как пришла Любочка, взволнованно подбежала к постели, присела на корточки возле изголовья и, едва-едва касаясь, погладила голову, всмотрелась тревожно в лицо, слабо освещенное ночником.

Валюша Мельникова была красива особенным, трогательным образом. Нежное, милое лицо с чертами четырнадцатилетней девочки (тонкими, строгими), отчего ей не дашь ее настоящих лет. Русые слегка вьющиеся волосы, запропавшие у женщин ныне, в столь легко и стремительно перекрашивающийся век. Округлый и будто старинно (как писали на полотнах ангелов и мадонн) выпуклый и чистый лоб. С ее общим выражением спокойствия и приязни, с ее мягким и неуклончивым (добрым даже при ее полной рассерженности) взглядом карих глаз она с первого же мига, как встретилась, заставляет подумать: подружиться бы — одарит светлым и надежным чувством.

Такую обязательно нужно беречь, оберегать.

Валя спала крепко, но не очень долго. Среди ночи она точно очнулась, открыла глаза и больше не смогла уснуть. Перед нею стояла Оля, какой была напоследок: с потемневшими глазницами, очень уставшая, ожесточенная и с бесконечно глубокой обидой на всех, кто был там, в институте, вокруг нее. Валя снова переживала из-за горестного выражения Олиных глаз, вслушивалась в ее горькие слова, снова брала ее руку и сжимала между ладоней, снова уговаривала ее не принимать все так близко к сердцу, не отчаиваться. Не отдавайся, Оленька, так горю ради своих завтрашних хороших дней. Они будут. Их будет еще немало. И оттуда, с них, ты сама посмотришь на все иными глазами, легко и ясно, здоровой душой. Да твоя кафедра — разве это же весь белый свет? Оленька, ну ведь ты — умница. Я тебя прошу: задумайся, не поддавайся, не убивайся так! Тебя специально расстраивают, а ты крепись. Ты защищайся самым старательным спокойствием. Это самая хорошая крепость. Умом и совестью плохих людей не возьмешь — им все нипочем!.. И пожалуйста, очень пожалуйста, ты верь в себя, верь!

—◦А что верить! Я дура! Дура! Я всегда верила всем, круглая дура!

Неправда, Оленька. Это тебя так уже заставили думать. Тебя мучают, подпиливают, чтобы сама сломалась, ушла. Ты такая талантливая на самое главное — на доброту и на честность. Зачем ты от себя отступаешь?

—◦Не надо, Валь. Перестань. Я все понимаю… Я пойду сейчас. Позвоню Макарычу. Макарыч подскажет, что-нибудь сделает. Он же обо всем знает. И с Повыткиным знаком близко. Может, он к нему сходит, а, Валь? Меня секретарша не пустит. А Макарыч пройдет. Он все-все расскажет, заступится.

То-то, Оленька, там не знают о ваших отношениях!.. Не проси его, своего Макарыча. Как же — заступится. Ты одна и не хотела знать — твой Макарыч только о себе и старается думать. Оленька, лучше не просить. Хоть кого. Надо не просить — надо устоять, продержаться. Мы еще придумаем что-нибудь. Обязательно надо придумать что-то, и мы сможем. Очнись, Оленька!

…Всю ночь Валя проговорила с навек ушедшей подругой. И слезы лились, лились все время, скатывались, впитываясь в подушку, куда она уткнулась, чтобы не потревожить всхлипыванием Любочку.

Оленька, ну как же я не догадалась? Как же я не поняла!..

Тринадцатое число всякого месяца (если не приходилось на выходные) проходило в вычислительном центре немного напряженнее обычного. С утра ждали. Все шло своим чередом, работали заведенным порядком, но ожидание словно висело в воздухе. В этот день «кормилица», ЭВМ, обязательно выкидывала какой-нибудь номер в поддержку суеверных. Поначалу операторы бледнели от неожиданности и волнения, получив вместо ответа игриво-идиотское «Чижик-пыжик, где ты был? В супервизор я ходил!» или крайне лаконичное сообщение «Буль-буль». Потом к ее шуткам (остроумию создателей, разработчиков программ) привыкли. Подвоха страшились из-за одного — прокручивай заново программу. Кому в радость лишняя работа!