Юрий Ефименко - Маленькая повесть о двоих

В комнате, как только за ними закрылась дверь, Валя резко повернулась:

—◦О чем вы говорили в последний раз? Вы были у нее в тот вечер! Что произошло?

—◦Слушай, куда ты суешься? Ты хоть понимаешь?◦— упростил он сразу же их отношения и уселся, тоже не дожидаясь хозяйского приглашения.◦— Значит, так: я подаю на тебя в суд. За клевету. Пришел честно предупредить…

Валя не очень поняла смысл всего, что он сказал. Несколько мгновений не могла что-либо понимать вообще, захватило такое чудовищно сильное волнение, сродни невменяемости, что закололо в висках.

—◦Сковородку лучше вон туда — на тумбочку. Главный дамский снаряд, как известно, кочерга.

Марк был куда опытнее и быстрее брал себя в руки. Насмешливость ему была нужна к тому же, чтобы повести разговор, как ему хотелось. Он заметил, как Мельникова побледнела, напряглась. Значит, скоро и обмякнет.

—◦Есть такая статья — об ответственности за клевету. Я сделал выписку. Прочесть?

К его удивлению, Валя ответила тихо и, можно сказать, спокойно:

—◦Да. Это интересно.

—◦Ну, сейчас… Пока вот еще один немаловажный документ. Как вы думаете, что это?.. Мое письмо с просьбой поинтересоваться и разобраться, почему это дирекция такого достойного учреждения так легко терпит у себя под началом Валентину Мельникову, привлекаемую за клевету, праведную защитницу немыслимой правды. Его тоже попрошу послушать. Прошу еще заметить: я не анонимщик, по крайней мере,◦— он наступал, решив не давать ей ни минуты передышки, чтобы не успела собраться с мыслями. Начни ей действительно читать — она выиграет время.

—◦Пожалуйста, только не надо тянуть,◦— сказала Валя.

—◦А без спешки нельзя?

—◦Через полчаса вернется моя соседка. Шарахаться по углам, чтобы выслушивать все это, я не собираюсь.

—◦Да хоть при десяти соседках. На суде больше народа.

—◦Ну уж пожалейте стороннего человека. Да если так силен приступ честности, не забудьте в конце все же рассказать, о чем говорили в последний раз с Олей и зачем хлопали так дверью? У соседей, кстати, штукатурка осыпалась. Зашли бы к ним, подлатали,◦— Валя подхватила его ироническую интонацию.

И еще больше он не ожидал, что у нее получится куда тоньше. Это невольно задело его (увы, самолюбие кандидатов или почти докторов наук во сто крат уязвимее, скажем, студенческого). Вот стерва!

—◦Зачем писала? Зачем звонила, ну?◦— Марк резко придвинулся к ней и уже сам не знал, не отдавал себе отчета — ударит эту женщину или нет.

Валя ни разу не разглядывала его так близко, лицом к лицу. Он всегда, сколько виделись, был от нее на расстоянии — через стол, за которым отмечали Олин день рождения, через его свойство недолго задерживаться возле одного и того же собеседника, через его неуловимо скользящий ум, который легко и стремительно нанизывал на острое, смелое замечание игривый, забавный анекдот, а за ним — любопытную мысль, интересное наблюдение. Он привлекал, был способен приманить к себе.

Сейчас она во второй раз увидела его впервые . Точно так же, как в ту минуту, когда Оля представила их друг другу. В его глазах может мелькнуть расположение, но не теплота; насмешка, но не улыбка; след укола, но не страдание; влюбленность, но не любовь.

Валя молчала. Ей становилось все понятнее, почему он вдруг оказался здесь и задает такие нелепые вопросы: что-то случилось не так, как могло бы.

—◦Ваша честность не только умиляет, но и вдохновляет. Вы наговорили чего-то Оле. От вас многое зависело. Ей нужна была помощь, и вы отказали; и еще как, судя по всему!.. Я не месткомовская моралистка — речь не о законности или свободе ваших отношений, точнее, вашего отношения. Брак это или дружба — пожалуйста! Но уж будьте добры: не можете выручить — не добивайте человека! Разве сложно — поберечь его от лишнего удара, своего?! А вот и моя честность: я ни к кому не обращалась. Вообще век бы не знать!

— Ну, мисс Честность, а письма, а звонок жене — Пушкин?

Пушкин вас просто-напросто вызвал бы к барьеру!.. Постарайтесь поискать среди своих где-нибудь. Или думаете, у вас вокруг только друзья до гроба?.. Да, и не забудьте же занести свои письма по намеченным адресам. Зачем было зря стараться!

—◦Ну ты даешь!◦— поднялся Марк и заговорил растянуто, медленно, старательно выговаривая слова, словно разъяснял трудное уравнение.◦— Да я ей трижды — понятно?◦— трижды повторил: защити я докторскую, хоть куда, хоть к кому пошел бы! Хоть три семьи имей! И за всех проси, всем помогай! А пока мне кто бы помог!.. У нее там всякие трудности на кафедре были. С кандидатской. Что она — не могла подождать? Трудно было потерпеть? Ничего не поняла — только своя беда! Только за себя! Письмо оставила бы хоть! Я-то в чем виноват? Психопатка! Вбила себе в голову, что все ее хотят обидеть!

Марк оглядел ее, и вполне по-хозяйски — словно руками обшарил. В общем-то, недурна. Присмотришься — в ней есть особая привлекательность. Пожалуй, в характере больше всего. Не размазня, терпелива, вынослива. Такие не травятся и не ломаются. Завести бы на квартиру, на день рождения, так сказать!.. Эта не побежит потом жаловаться!

И Валя очень долго сидела не двигаясь, с горечью думала, ведь куда хуже такие вот: тихие, кто окапывается — не подступишься. А сами опаснее уличных грабителей: берут не кошелек, а без выбора — только жизнь, калечат не тело — непременно душу!

Оленька, ну где же были наши глаза? Как же можно было нам не углядеть? Как же можно было подпустить такого! Ох женщины — как дети! И потому, что им хочется любить, надеются и верят. Как дети — надеются, верят и любят. А потому, что не могут не надеяться и не верить, любят!

Я бы выбила, Оленька, эти твои слова у тебя на плите!

И действительно, через неделю Степанида Афанасьевна сдавала дела.

Протекло бы это все не слишком утомительно. И тут, едва Валя собралась на обед, начальница попросила задержаться. Несколько минут, пока не ушла Люда (незаметно подмигнув), просидела неподвижно, памятником, и заговорила с прощальной торжественностью, словно провожала Валю в далекое и опасное плавание:

—◦Принять руководство, Валентина Андреевна,◦— значит принять на себя большую ответственность: вам повести коллектив дальше! Представляете ли вы себе всю трудность? Нет на свете труднее дела…

С утра Вале становилось жалко ее все больше и больше. Тоже ведь — женщина! А что имела? Что несла? Вечную озабоченность правильностью руководства то одного, то другого коллектива. Непременное беспокойство о росте, пусть и самом мизерном, своего руководящего положения и авторитета и о каком-то воспитании и без того уже воспитанных (детский сад, школа, институт) взрослых людей, кого уже не так-то просто сделать хоть немного лучше (к счастью, и хуже). С великой честностью засиживалась допоздна. С искренним пылом делала доклады на всех собраниях. С поразительной тщательностью ходила на все совещания и заседания, какие только изобретены к нашему веку служебно-общественной мыслью. Но все же — ради чего? Кому это нужно? Какого нормального человека обманешь? Далеко не первый год, как всем ясно: повышенная служебная истовость, как и ревностное олицетворение работы, не заменяют даже самого скромного таланта.