Берды Кербабаев - Небит-Даг

Аннатувак поднял голову, словно донесся до него далекий голос.

— Верно, я сказал так однажды… Откуда ты знаешь?

— Шоферы повторяют… Народ запоминает верные слова, Аннатувак.

Аман Атабаев простудился во время поездки с Сафроновым в Сазаклы. Третий день он лежал в постели в своей чистой, светлой, голой, неуютной комнате, окрашенной бирюзовой краской.

По субботам у приходящей домработницы был выходной день. Чтобы не оставлять больного в одиночестве, с Вышки приехала Мамыш. Она немедленно потребовала, чтобы Аман разрешил помассировать голову, сообщила, что врачи ничего не понимают в болезнях, предложила приложить к шее чапади со сливочным маслом. Приготовленная ею лапша с перцем и в самом деле помогла Аману пропотеть, а сейчас Мамыш грохотала на кухне кастрюлями, выражая пренебрежение к порядкам, заведенным домработницей.

Этот шум раздражал Амана. Впрочем, его все сейчас раздражало. Никак не мог привыкнуть к тому, что здоровье пошатнулось, что, выезжая в командировку, надо думать о теплых носках и шапке-ушанке. Казалось диким и обидным, что Сафронов, который старше чуть ли не на двадцать лет, вернувшись из Сазаклы, даже не чихнул, а он, Аман, должен валяться в постели. Вынужденное бездействие было особенно досадным теперь, когда в Сазаклы посылали новые бригады. Конечно, смогут обойтись и без него. Работники в конторе — богатыри как на подбор. Но в эти горячие дни Аннатувак, который сейчас делал такие огромные усилия над собой, бросая людей и средства в ненавистное Сазаклы, может в конце концов взорваться. В начале нового дела надо быть бдительным, как на фронте. Будет плохо, если сразу начнутся недоразумения. Кроме того, через день на новый участок отправляют еще две бригады. В них есть новички — и азербайджанцы, и русские, и лезгины, приехавшие из-за моря. Люди собрались разные, не все такие энтузиасты, как бурильщики в бригадах Тагана и отца. Многие даже и не представляют себе как следует жизни в туркменской пустыне. Их надо подготовить и подбодрить. Если бы только выйти на работу в понедельник!

Аман взял со стула, стоявшего у изголовья, градусник, сунул под мышку. В комнату вливались серо-розовые сумерки, и в этом полумраке Аман ясно представил лицо Амирова, молодого азербайджанца из бригады Тобольцева. Он застенчив и робок, как девушка. Палатчика Володю Фомина, отчаянного, но прямого и честного парня, который никогда не свалит вину на чужую голову. Золотой человек, а ведь наверняка запьет с тоски в пустыне, если вовремя не поддержать… А сам Тобольцев? Опытный мастер, но быстро зазнается, не умеет ладить с людьми…

Термометр показывал 39 градусов. Ясно, что послезавтра врач ни за что не выпустит на работу. Так он и не повидается с ребятами. Что бы придумать? Позвонить, что ли, Марджане?

На стуле среди пузырьков с лекарствами, книг и газет стоял телефон. Аман набрал номер.

— Марджана Гургеновна? У меня к вам просьба. В понедельник в Сазаклы отправляются бригады. Надо бы поговорить с людьми. Не умеете? Не скромничайте. В самом деле не сумеете? Тогда научу. Лучше бы поговорить отдельно с каждым. И вам легче и людям приятнее. А с кем именно, тоже скажу. Володе Фомину объясните, что ему в пустыне будет и скучно и трудно. Непременно будет. А когда это случится, пусть вспомнит, зачем приехал в Сазаклы. Скажите ему, чтобы всегда в тяжелые минуты проверял себя. И тогда этот бесшабашный парень поймет, что, если помнить о главной цели, легче держать себя в руках, не распускаться. Он должен понять, что завоевать пустыню, открыть в ней нефть — дело героическое. А раз так… Проще скажете? Ну, тогда я совсем спокоен. А Тобольцеву передайте, что есть такая пословица: «Мелкие реки всегда шумливы». Пусть не петушится. Если хочет сплотить вокруг себя людей, хочет, чтобы подчинялись и уважали, пусть к этим самым людям и прислушивается. Ему надо научиться благодарить своих ребят за хорошую работу. От поклона голова не отвалится. Амирову скажите — смелость города берет!.. Какие еще знаю афоризмы? Ах, Маро, я же старый педагог! Когда учишь, очень полезно находить формулы — лучше запоминают… Вы хотите завтра зайти ко мне? Спасибо, буду рад, если только вам не в тягость сидеть с больным.

Аман положил трубку, натянул одеяло до подбородка и закрыл глаза, надеясь уснуть. Но из этого ничего не вышло. В комнату тихо проскользнула Мамыш, дожидавшаяся за дверью конца разговора. Она уселась на коврик около кровати и пристально посмотрела на сына.

— Аман-джан, скажи мне, ты только газеты и книги признаешь или у тебя все-таки есть чувства?

Аман сделал вид, что не понял вопроса:

— Раньше говорили: «Много знает не тот, кто много жил, а тот, кто много ходил». А нынче много знает не тот, кто много ходит, а тот, кто много читает. Газета рассказывает обо всем, что произошло за день в мире.

— Нет, Аман, ты не хочешь понять. Я спрашиваю: греет ли тебя газета, когда спишь?

— В комнате тепло. Пощупай-ка, батарея обжигает руки.

Мамыш, упершись обеими руками в пол, подалась вперед, будто хотела разглядеть соринку в его глазу.

— Ведь бывают же такие тугодумы!

— Чего же я не понял?

— Я спрашиваю: ты поклялся быть одиноким?

— Ну так бы и сказала.

— Вот так и говорю. А ты отвечай.

— Ай, мама, ну почему тебя так волнует моя женитьба?

— Почему так волнует? — переспросила Мамыш. — Что же мне делать, если родной сын не понимает, почему я волнуюсь?

Мамыш схватилась за голову и стала раскачиваться из стороны в сторону.

— Зачем я пришла на этот свет? — причитала она. — Лизать хвосты щенкам, которых я породила? Смиренно склонять голову перед ними? «Дети мои, вы зарабатываете пять грошей — я в вашей власти. Дадите — поем, не дадите — помру!» Если не смогу жить, как мне нравится, если не попробую пищу, какая даст силу моему телу, я верну хозяину то, что он дал мне на хранение!

— О чем ты, мама? — недоумевал Аман.

— Если не понимаешь родного языка — могу объяснить: богу душу отдам, вот что говорю! Не я ли вам чистила носы, убирала за вами, поставила вас на ноги? Так слушайте же теперь меня! Смотрите мне в рот! Поступайте, как велю! Я вас сделала людьми, теперь вы успокойте мою старость — женитесь! А потом… можете делать что угодно.

Ослабевший от жара Аман не перебивал мать, и, передохнув, она снова начала причитать:

— Не мне бы говорить это сыну, но во всем виноват твой пустоголовый отец! Раз он рабочий, раз он нефтяник, так уж ему кажется, что все знает, что всю революцию сам устроил. Твой отец — игрушка в руках людей. Над ним смеются, шутят: «Ты сознательный, Атабай, ты передовой рабочий!» А он и уши развесил. Пучит глаза, наступает на меня, пыжится: «Сыновья сами знают, как жить!» Вот как сказал! И я обречена теперь метаться всю жизнь, как газель, у которой отняли детеныша…