Николай Шундик - Быстроногий олень. Книга 2

Однажды ему пришла в голову мысль, что сову надо убить и носить с собой ее крылья. Вскоре шаман действительно убил сову, отрезал ей голову, крылья и все это подвесил к себе на пояс.

Оленеводы, наблюдая за поступками шамана, говорили, что старик окончательно выжил из ума, и, забыв его имя Вапыскат [10] Вапыскат — болячка. , назвали Тэкылем.

С тех пор у шамана появилась страсть убивать сов, а головы их подвешивать к поясу.

И вот сейчас он вошел в ярангу, надел на себя пояс с совиными головами, увязал хворост в небольшую вязанку и снова вышел из своего жилища.

С вязанкой на плечах Тэкыль вскарабкался на вершину перевала. Постояв там, он выбрал один из спусков и направился вниз. Внизу, около узкого входа в ущелье, за которым открывалась обширная долина, стоял высокий каменный столб, издали напоминавший фигуру человека.

Нехорошая слава передавалась из поколения в поколение оленеводов об этом камне, который назывался Каменным дьяволом.

По поверью, творец, делая мир, создал первых людей очень безобразными. Рассердившись, он превратил их в камни, но внутри оставил жизнь. Ходить мимо такого камня запрещалось, потому что он мог задушить человека в своих каменных объятиях или наслать с помощью духов порчу на людей и оленей.

Подойдя к каменному столбу, Тэкыль задрал кверху голову и долго смотрел в одну точку, беззвучно шевеля тонкими синими губами. Сбросив с плеч вязанку хвороста, шаман принялся на корточках разжигать костер.

Слабое пламя костра тускло осветило нижнюю часть каменного столба.

Быстро встав на ноги, Тэкыль начал свой дикий танец вокруг каменного столба.

Остановившись, он погладил рукой столб и сказал вполголоса:

— Я вижу, Каменный дьявол, что шибко голоден ты. Я чувствую это, гладя живот твой. Что же, я добрая ночная птица, я очень добрая птица… Я даю тебе в жертву людей тундры нашей… Нашли на них порчу!..

Вытащив кожаный мешочек с табаком, Тэкыль извлек из него засушенный корень гриба-мухомора и проглотил, стараясь не разжевывать.

— Ну вот, а теперь я слетаю в гости в долину предков, повидаюсь с умершими, которые когда-то боялись и уважали меня, — промолвил шаман, снова присаживаясь к костру.

Медленно наступало опьянение, хорошо знакомое Тэкылю. Мухомор одурманивал мозг, погружал шамана в фантастический иллюзорный мир видений. Шаман вздрагивал, порой выкрикивал что-то бессвязное, смеялся, плакал.

Не скоро вернулся он домой — разбитый, с трясущимися руками, с желтой пеной на губах.

Гости завтракали вместе с пастухами в яранге бригадира Орая. Бригадир Орай — сухонький, маленький, уже пожилой человек с голосом необыкновенно густым и громким — расспрашивал гостей о пути. Тымнэро рассказал о случае на перевале. Пастухи с уважением поглядывали на Журбу, восхищались ого находчивостью. Журба, делая вид, что ему не все понятно в разговоре, пил чай одну кружку за другой.

Не застав в стойбище Нояно, Владимир опечалился. Ему очень хотелось встретиться с девушкой, которую не видел уже вторую неделю. Но, узнав, что Нояно выехала в соседнее стойбище Чымнэ и к вечеру вернется, Владимир повеселел.

Когда завтрак кончился, Журба вдруг услышал какой-то непонятный грохот и звон, раздававшийся рядом с ярангой. Владимир вышел на улицу и увидел странное зрелище: женщины со всего поселка несли дырявые чайники, кастрюли, миски, ведра и все это складывали в кучу возле яранги.

Одна из женщин приветливо улыбнулась Владимиру и, указав на гору посуды, сказала:

— Слыхали мы о тебе, что ты оленьим людям посуду чинишь. Вот мы и принесли…

Владимир, смерив глазами кучу посуды, негромко присвистнул.

— Великолепная свалка!.. Это вам, железных дел мастер, памятник при жизни! — имея в виду себя, невесело пошутил он. — Если вас только затем и звали, тогда действительно ни мрамор, ни бронза для вашего памятника не подойдут.

Женщины полуудивленно, полуиспуганно смотрели на человека, говорившего на незнакомом языке. Уж не ругается ли?

А Журба с грустной улыбкой обозревал кучу дырявой посуды и боялся подумать, что все это волей-неволей придется ему перепаять.

— Вот полоумные женщины, сколько понатащили! — вдруг услыхал Владимир позади себя голос Орая. — А вы спросили, есть ли у гостя время с вашими чайниками возиться?

Женщины смущенно переглянулись, о чем-то шопотом переговорили и, как по команде, уставились на Владимира. В глазах их была робкая надежда, просьба.

— Ладно, ладно, что можно будет, починю! — улыбнулся Журба, а сам подумал: «Хорошо, что хоть паяльник с собой захватил».

— С посудой — потом, сначала расскажи нам, что на Большой Земле делается, — обратился к нему Орай. — Далеко ли прогнали врага?.. Давно вестей не получаем, за высокие горы перекочевали, от людей оторвались.

— Правильно, Орай, сначала основное, сделаем, — согласился Журба, радуясь, что все получилось гораздо лучше, чем он думал. — Но расскажи и ты, сколько бригада твоя лисиц, песцов поймала, как занятия с пастухами проводишь. Давно о бригаде твоей я не писал на берег.

— Все тетради, которые ты дал, мы исписали. Все ждал, когда ты новые привезешь, — с достоинством ответил Орай. После Тымнэро он считался лучшим культармейцем в янрайской тундре.

Несмотря на огромную усталость, на боль в распухшем колене и плече, Журба не заметил, как пролетел день. На беседу с ним собрались и малые и старые. Владимир рассказывал об отступлении врага, передавал по рукам альбомы с фотографиями и рисунками и с глубоким удовлетворением отмечал: ждали его сюда потому, что никто здесь не хотел чувствовать себя затерянным в глубине далекой, горной тундры, не хотел отрываться от жизни своего края, от жизни всей страны.

К вечеру прибыла в стойбище Нояно. Владимира она застала с паяльником в руках, окруженного чайниками, ведрами, кастрюлями.

Увидев Нояно, Владимир стремительно протянул к ней руки, но, заметив, что за ним наблюдают люди, стал сдержаннее.

— Как птица, как легкая птица, летит на оленях она! — прочел он нараспев, всматриваясь в устремленные на него глаза Нояно.

— Рад, Володя, очень рад, что увидел меня? — тихо спросила Нояно, подступая к нему еще ближе.

— Понимаешь, у меня вот сейчас стихи о тебе рождаются, такая ты… — Владимир запнулся. — Такая вот… без которой я жить уже не могу!

Нояно тихо рассмеялась, и смех ее отозвался в душе Журбы тысячами самых различных отголосков, переполняя его чувством, очень похожим на музыку. Он даже взмахнул руками, как бы дирижируя, отчего Нояно засмеялась снова.

— А ты все такой же… немножко чудаковатый и…

— И какой еще? — живо переспросил Владимир.

— Э, нет, не скажу! — Нояно вытащила из рукавички, расшитой цветным бисером, свою маленькую смуглую руку, шутливо погрозила пальцем. — Знаешь, как трудно было мне здесь без тебя! Я должна провести инвентаризацию оленей в этих дальних стойбищах. В колхозных бригадах прошло все хорошо, а вот у единоличника Чымнэ ничего не получилось. Завтра снова поеду. У него сосчитать оленей надо особенно тщательно. Обманывает государство! Не хочет, чтобы точно знали, сколько у него оленей… Налогов боится!