Вера Солнцева - Заря над Уссури

Темнело, когда вновь загремели оружием конвойные.

— Не входить! Вы мне не нужны, — прозвучал за дверями грубый голос вахмистра, — я на минуту.

Войдя в вагон, он позвал негромко:

— Иннокентий! Иди сюда!

Врач громко спросил:

— Что вам нужно?

— Подойди ко мне. Я не могу кричать на весь вагон.

— Говорите. У меня секретов нет, — сказал врач.

— Ты с ума сошел! Безумец! Дорога каждая минута.

— Ты хочешь спасти меня? Не советую. Если я буду жив, я стану мстителем, страшным мстителем и не успокоюсь, пока не уничтожу и тебя, чумная крыса! — поднимаясь на ноги, крикнул доктор. — Я за мальчика, которого ты ударил, готов один выйти против вас всех. Гады! Я задушу тебя. Теперь у меня сил хватит. Я сильнее сильного!

Иннокентий Львович почти в беспамятстве двинулся на вахмистра. Тот отскочил, пробормотал с испугом:

— Безумец! Он сошел с ума…

Вахмистр метнулся к двери и исчез за ней.

Доктор, задыхаясь от бушующего гнева, шагал взад-вперед по вагону.

«Убивать! Убивать, как чумных крыс! Интеллигентишка… Ах, какая ты подлая тварь, Юрий!»

Ночью никто не спал в вагоне. Голод мучил людей. Холод донимал до костей. В мучительном ознобе тряслись терзаемые голодом и стужей люди. Прижавшись друг к другу, полудремали, полубодрствовали Семен и доктор.

Ночь шла мучительно медленно, темная, безнадежная ночь. О стены вагона стучали песок и снег, взметаемые порывами завывающего ветра.

— Идут! Идут! — глухо сказал доктор, приподнимаясь на локте и прислушиваясь.

Хрустел снег под ногами людей, печатающих шаг.

— К нам… — сорвавшимся голосом прошептал кто-то.

Заключенные замерли, ужас охватил все сердца.

Вошел офицер в малиновом галифе. Встал у двери часовой, держа в руках железнодорожный фонарь с зажженным толстым огарком свечи.

— Построиться! Всем! В ряд! — сорванным дискантом скомандовал офицер, вскидывая голову, на макушке которой набекрень сидела кубанка, отороченная серым каракулем. Вояка подвыпил для храбрости, но хмель соскакивал с него; он боязливо оглядывался на заключенных, словно ожидал удара.

Вошли еще конвойные с винтовками наперевес.

— Построить это стадо! — приказал офицер.

Сорвавшиеся с мест конвоиры, топая, бряцая шашками, бросились выполнять его приказ, рассыпая направо и налево удары прикладов.

— Почему девять человек? Всем встать! — кричал офицер, обходя строй сгрудившихся плечом к плечу угрюмых людей. — А где десятый?.. В строй его!

— Ты убил его, кровопийца! — загремел голос доктора. — Полюбуйся на дело рук своих, гаденыш!

Врач ринулся к конвоиру, державшему фонарь, вырвал его и, высоко подняв над головой, осветил лицо Дмитрия Юрина.

— Смотри, палачонок! Любуйся, сын, внук и правнук палача, как он смотрит на тебя! Придет час возмездия! Близок, близок день мести! — пророчески возвысил голос Иннокентий Львович.

— Умер?! Умер! — попятился к дверям офицер.

— Не умер, а убит! Пал в бою! Ты убил, слизняк!

Офицер бросился под защиту конвоя, залязгавшего винтовками.

— Выводите, выводите их! — кричал он, не глядя в угол, где почил Юрин. — Атаман не велел цацкаться…

— Куда вы нас ведете? — твердо и независимо спросил рабочий.

— На допрос, — невнятно бормотнул офицер.

— Да брось ты! Какой сейчас допрос? Часа три-четыре ночи, а ты — на допрос. Что мы, дети, не понимаем!

— А понимаешь, так и не спрашивай! — взвизгнул офицер, вихляясь на тонких ножках в широких голенищах светлых бурок. — В расход! В расход! Всех вас приказано в расход! Полностью очистить вагон…

Рабочий в спецовке спокойно вышел из строя, снял пальто, прикрывавшее тело Дмитрия. Подойдя к доктору и подавая ему пальто, рабочий сказал просто и строго:

— Простите меня, товарищ, я грубо и незаслуженно оскорбил вас. Наденьте пальто, шапку. Дмитрия уже не согреешь, а зачем вам перед смертью принимать лишние мучения от холода и ветра?

Рабочий помог доктору надеть пальто, сам напялил ему потуже на лоб меховую шапку.

— Выводи! По одному! Шагом марш…

Разбушевавшаяся вьюга крутила, бросала в лица холодные вихри сыпучего снега.

В темноте, окруженные многочисленным конвоем, плохо одетые, промерзшие до костей люди медленно двигались по путям, спотыкаясь о рельсы, шпалы. Их вели в сторону от вокзала, туда, за семафор…

Леденящий ветер и мороз обессилили голодных, истерзанных людей, и они едва передвигали ноги. Семен замыкал шествие. «Жить! Жить!» — требовал его могучий даже после перенесенных пыток организм.

Страница за страницей открывалась перед ним книга просторной, необъятной жизни со всеми ее радостями и печалями. «Варвара! Жена! Единственная в жизни! Так и не увижу ребенка…» Спасибо доктору — узнал перед смертью, что не кончится с ним, Семеном, древний мужицкий род Костиных.

Конвоир грубо толкнул Семена прикладом в спину:

— Пошевеливайся! Не к теще идешь!

— Мороз до сердца достает, а тут ходи с вами, краснопузыми, в такую пургу! Нонче хороший хозяин и собаку из избы на улицу не выгонит, — ворчали конвойные.

— Здесь! Ямка теплая уготована. Ложись и спи, благодать! — подскуливал, пританцовывая от холода, конвойный.

— Становись к яме! — испуганно приказал офицер. Он боялся кромешной тьмы вокруг, дрожал: недвижное, мертвое око преследовало его всю дорогу. — Приготовиться! — крикнул он.

— Прощайте, друзья! Прощайте! — крикнул рабочий в блузе. — Пусть живет пролетариат! Да здравствуют Советы! Передайте бандиту Калмыкову, что мы погибли за народное дело славной смертью, а вот его, Калмыкова, собачья смерть не за горами!

— Замолчать!

— Давайте простимся, — сказал врач и пожал Семену руку. — Я встану рядом с вами товарищ… товарищ?

— Семен Костин.

— Костин? Семен? Муж Варвары?

— Он самый. Дайте я поцелую вас перед кончиной. Спасибо за Варю… ребенка…

Последние слова, которыми они обменялись…

— Мы умираем за рабочее дело, а вам несдобровать, каты! — крикнул рабочий. — Стреляйте, палачи!

— Приготовиться! Пли! — скомандовал офицер.

Раздался нестройный залп. Семен, зашатавшись, тяжело рухнул в могилу. Заключенные падали один за другим.

На Семена упало теплое, конвульсивно содрогающееся человеческое тело, другое, третье… Струя теплой крови обагрила его лицо, и он пришел в себя.

— Все! Засыпать. Сровнять с землей! Быстро! — стонал офицер, готовый зажать уши, чтобы не слышать последнего смертного стона и тяжелого хрипения умирающих.

Конвоиры торопливо сбрасывали лопатами мерзлую землю в яму.

— Земля насквозь промерзла, ее теперь не утопчешь. Коробом стоит. Айда, ребята!

Смертный пот выступил на лбу Семена. «Задохнусь заживо. Сейчас засыплют». Неутолимая жажда жизни придала ему силы: он слегка приподнял над собой лежащий на нем труп, изнемогая от боли в раненом плече, держал как прикрытие до тех пор, пока спешившие замести следы конвойные не кончили своего дела.