Вера Солнцева - Заря над Уссури

Коронным номером был «Узник»; ведомые сильными голосами Бессмертного и Дробова, партизаны пели от души:

Партизаны не отпускали Лебедева, хлопали, стучали: «Просим!»

Он начал читать. Алена услышала прерывистое дыхание мужа: он любил некоторые стихи «до беспамятства», и это, читаемое Лебедевым, почему-то выделял особо. Томик Пушкина частенько перекочевывал от командира к Василю. Она сбоку посмотрела на него: он помрачнел, будто кошки скребли его по сердцу, и весь ушел в слух. Грустная повесть влюбленного человека, открывшего людям самое сокровенное, трепетное чувство, острой иглой вонзилась в Василя — он весь подался вперед, ловил каждое слово, бледнел.

Василь поднялся первым — неспокойно, рывком.

— Спасибо, Сергей Петрович! Вот так было, когда я в горячке лежал и Аленушка меня из родника водой напоила… Так и эти стихи! До свидания, товарищ командир! До свидания, Вадим Николаевич…

В дни, когда голод стоял у горла и, замкнув круг, рыскали вокруг озлобленные бешеные враги, Лебедев доверил Василю спасение отряда — добычу пропитания.

Одевался Василь сирым странничком. В рваном зипунишке, рваной шапчонке, из которой пух и перья вылазили, сгорбившись, опираясь на посошок, брел по деревням и селам: и разведку вел, и шептался о чем-то со знакомыми крестьянами.

Крестьянские документы выправлены честь по чести. Маленький, заросший густым волосом, со слабым, еле слышным голоском, он мало походил на воителя, на грозного красного партизана. Где другой застрял бы сразу, он проскальзывал легко — встрепанный, захудалый мужичишка. Безнаказанно терся около самых ярых калмыковцев из «дикой сотни». Разведывал, слушал, запоминал. Со словом тайным, заранее оговоренным, заходил в избу к надежному крестьянину — брал запасенное на черный день питание. Тянуло его побывать в Темной речке, но путь туда был перекрыт белыми; не доверяли они крамольному селу, часто делали на него набеги. Уйдет Василь. Нет его день, два. Ночью вваливается в землянку. Крестьяне — не мироеды, конечно! — партизан поддерживали; бабы слали сухари ржаные, лук, сало. Главным добытчиком и кормильцем стал в отряде Василь Смирнов. Алена редко видела его в ту трудную зиму.

Ушел как-то Василь на добычу. Алене уж легче стало — отходил он ее от болезни. И запропал Смирнов. И день прошел. И два. И три. И четыре. Нет Василя — ни слуху ни духу.

Засомневался, заскучал Сергей Петрович. Ночи не спит. Не случилось ли с мужиком беды? Не погибла ли почем зря бесценная золотая головушка? Не след им рисковать в будущем! Пошел Лебедев в землянку к Алене; заходил-закрутился из угла в угол. Тяжко ему. Самокрутку за самокруткой курил-дымил. Смирнова, тулупом укрытая, на нарах лежала. Сел он.

— Не спите, Алена Дмитриевна?

— Не спится. Какой уж тут сон…

— Боитесь за Василя?

— Боюсь, места себе не нахожу…

— Да. И я, признаться, боюсь. Не приключилось…

Сергей Петрович не успел закончить — захрустел снег на пороге.

— Вася! Василь мой! Вернулся… пришел… — крикнула Алена, сама не своя от радости, что жив-здоров он вернулся.

Василь стоит у дверей, на Алену только смотрит, себе не верит: жена к нему руки протянула, будто обнять хочет.

— Ну, Василий Митрофанович, и напугал ты нас с Аленушкой! Слава богу, явился — не запылился. Заждались! — скрывая радость, сдержанно сказал Лебедев. — Ой, отлегло от души! Ну, рассказывай, где был, почему так надолго запропал?..

Василь задержался в соседнем партизанском отряде. Лебедев послал с ним план совместных действий по взрыву железнодорожного моста, тщательно охраняемого японцами. Отряды сообща могли надолго вывести из строя важный участок одноколейной дороги, надолго приостановить переброску вражеских войск и снаряжения.

У соседей произошла какая-то перемена первоочередных задач, и, попусту задержав на два дня Василя, они сказали, что ответ Лебедеву пришлют нарочным. Тогда Смирнов, который ничем не раздобылся в ближайших деревнях, рискнул податься в Темную речку — заглянуть к дяде Пете: попытаться разжиться чем удастся.

Дядя Петя на время отпустил Лерку помочь убраться Варваре Костиной: «уважил» просьбу Никанора.

— Младенца носит под сердцем: жду летом внука! — не утерпел, похвастался старик. — Избу прибрать надо, помыть, постирать. Марфа померла, так все в запустении стоит. Уважь, отпусти хоть недели на две Валерку Новоселову. Она хоть девица дюже младая, но проворная…

Дал дядя Петя согласие, решил: «Сам сына дозорить буду. Время смутное, беспокойное, того и гляди налетят красные или белые — останусь без добра, зато сынка уберегу!..»

Одна власть другую сменяет, приснопамятное былое кувырком полетело — все забросил дядя Петя, не до кипучих прежних дел, теперь не до жиру — быть бы живу.

С партизанского суда домой летел, ног под собой не чуял — и с той поры притих, присмирел, стал жить с оглядкой.

Гостей заезжих — белых ли, русских, иноземных ли, принимать избегал, — разве застанут его ненароком, врасплох. А поступать стал так: чуть кто на порог — он сына на руки и к уважительной Настёнке Новоселовой забьется: на ее нищету никто не зарится гостевать. Отсидится, отдышится, дождется, когда пришлые лиходеи уйдут, домой спешит и в пиджаке, как кошка котенка, тащит милое дитя свое. Слышал дядя Петя, что беляки согнали партизан с насиженных мест, что пришлось им куда-то скрыться. Хватят теперь муки: зима на редкость злая, холодная. И с едой, конечно, плохо! Не удивился дядя Петя, когда однажды студеным вечером — от стужи нависла над селом седая мгла — постучался к нему в дом человек.

— И то давно поджидаю, Василий Митрофанович, — запел-загнусавил дядя Петя, узнав Смирнова, — ай нуждишка во мне?

— Нуждишка, нуждишка, дядя Петя, — неприветливо ответил Василь. — Придется тебе раскошелиться на пшено или чумизу, на муку ржаную. Да и салом не побрезгуем, — насмешливо добавил он, — коли на то твоя милость будет. И еще докука к тебе: сам всего не снесу — пути путёвого туда нет, а на санях как-нибудь выкарабкаюсь. Коня и сани возверну самолично.

— Да брательничек] Да Васенька! Да с превеликим удовольствием! — радостно запел дядя Петя.

Он ожил, расцвел, забегал рысцой вокруг Василя. Страх прошел — больше всех в партизанском отряде боялся он Василя: ждал возмездия за наговор. И дернул черт за язык!

Дядя Петя снял пудовый замок с амбара и впустил в «святая святых» Ваську Смирнова, батрака своего дерзкого, на охулку скорого.