Вера Солнцева - Заря над Уссури

— А Искорка? — беззвучно, одними губами спросил Вадим.

— Искорка?

Наталья Владимировна не ответила, смотрела на увеличенные портреты мужа и дочери, безудержно плакала. Вадим обнял ее. Худущая, с выступающими лопатками, бедняжка!..

— Не надо, родная! — Он схватил ее худую, тонкую руку, порывисто прижал к губам. О! Какая горячая любовь пришла нежданно к нему, как он хотел помочь ей, старшему товарищу своему! Впервые в жизни так страстно, так потрясенно благоговел он перед человеком — перед маленькой истощенной женщиной с душой победителя.

Новыми глазами смотрел он и на друга своего Сережку Лебедева. Верен и предан был в дружбе Сергей, но, как теперь стало ясно Вадиму, дружба — дружбой, а служба — службой, и был тут «кремешок» неумолим и молчалив. «Это, Вадимка, не мое дело», — говорил он и ставил точку.

Сергей никогда не ныл, не хныкал, хотя порой жилось им трудно. Однажды осенью, когда шла кета, Сергей уехал вниз по Амуру с целью заработать денег на рыбалке. Он вернулся измотанный тяжелым трудом и горько пожаловался Вадиму, что его обманули — отдали вдвое меньше заработанного.

— Прошло уже несколько лет, а я все не могу выполнить клятву, данную сестренке Искорке, — говорил он. — Ты ее не знал, несчастье случилось как раз накануне приезда вашей семьи из Владивостока. Хорошая, ласковая была девочка, мама в ней души не чаяла. Помню, стужа, ветер с Амура пронизывающий. Мама, Искорка и я бежим домой вдоль Большанки. Зима в разгаре, а на матери осеннее легкое пальтишко, на спине оно от быстрого бега промерзло и заиндевело. Сердце у меня заныло: разве можно спокойно видеть спину матери, прикрытую поношенным пальтишком, которое промерзло насквозь от жгучего тридцатиградусного мороза? Мать бежит, торопится. Искорка и я мчимся за ней. На ресницах у нас иней, леденеющий на ветру. Искорка показывает мне на спину матери: «Сережа! Поклянись, что как только ты вырастешь большой и получишь первое жалованье, то сразу купишь маме шубу, чтобы ей было тепло… и не мерзла бы она, как сейчас…» — «Клянусь!» — ответил я, готовый заплакать. Мать оборачивается к нам, серые глаза ее прекрасны и молодо блестят. «Замерзли, ребятки? А я сейчас размечталась: вот, думаю, хорошо бы нам найти сто рублей: одела бы я вас в новые пальто, в новые шапки, и вы бы не мерзли!..»

Мы дружно отворачиваемся от мамы, будто от завывающего навстречу ветра, — прячем слезы. Случилось несчастье, я на могиле Искорки дал клятву не ждать, когда стану взрослым, а заработать на пальто раньше — и вот…

Вадим опять корил себя: крот слепой, и друга не знал! Видел только явно видимое: молчалив, усерден в учебе, в труде, «пятерочник», собранный и организованный до педантизма. И только теперь, раздумывая и оценивая, понял: да не педантизм это, а высокая самодисциплина, настоящее понимание долга и обязанностей. «Учиться и учиться мне у тебя, Серега!» — думал он с уважением, по-новому покоряясь другу.

С самого начала было жестко обусловлено — не интересоваться делами, если ты к ним не причастен.

Наталья Владимировна знала сильные и слабые стороны характера Вадима и потому так уверенно поручилась за него; вместе с Сергеем выполнял он задания старших товарищей.

Жизнь Вадима приобрела глубокий смысл, благородную цель: пришла пора зрелости, приобщения к высоким задачам и идеям современности. Друзья успешно и, как говорили учителя, «с блеском» заканчивали училище, а в это время их матери, сдружившиеся в дни болезни Марьи Ивановны, «раскидывали умом», с трудом наскребали деньги на дальнюю дорогу: сыновей было решено учить дальше.

Новоиспеченные студенты Московского университета набрали уроков с отстающими учениками, перебивались впроголодь на дешевой колбасе «собачья радость», на копеечной перловой каше, по прозванию «шрапнель». Они жили полной жизнью: бегали по лекциям, музеям, театрам, спорили о будущем России. И главное — отдавались со всем азартом и увлеченностью молодости порученному партией делу: вели в рабочих кружках политическую и агитационную работу.

На третьем курсе их арестовали: в среду кружковцев проник провокатор и выследил студентов. Последовала ссылка в Сибирь.

Мать Сергея добилась высылки сына в Приамурье, на вольное поселение; он прочно осел на Темной речке.

Вадим получил указание бежать из ссылки. Эмиграция. Революционная работа. Нужда и лишения. И неотступная, как тень, грызущая день и ночь тоска по родине.

Однажды с высоты Эйфелевой башни в Париже он смотрел на прекрасный чужой город и вспомнил бухту Владивостока. Такая тоска сжала горло, что он с надеждой и страхом взглянул вниз: «Сорваться?» Но пропасть под ногами заставила неприятно похолодеть сердце, и Вадим бодро затопал вниз, на верную землю. Тоска по родине — нет ничего горше на свете. Даже сейчас, когда он дома, воспоминание о дивных чужих странах холодит сердце. Спасибо вашему дому, хочу скорее к родному очагу и земле. Обычная, заурядная доля солдата революции. И какое счастье, что они встретились здесь вновь, друзья и побратимы, в одном лагере, одинаково воодушевленные победным словом Ленина:

ДА ЗДРАВСТВУЕТ РЕВОЛЮЦИЯ РАБОЧИХ, СОЛДАТ И КРЕСТЬЯН!

Нависли черные тучи? Враг за плечами? Все это так! Но пока жив рядовой партии, жива в нем надежда и вера в правду и силу революции. Историю не повернуть вспять. История человечества тому порукой.

ДА ЗДРАВСТВУЕТ РЕВОЛЮЦИЯ РАБОЧИХ, СОЛДАТ И КРЕСТЬЯН!

Лерка вскочила чуть свет и на цыпочках, стараясь не разбудить заезжего гостя и Сергея Петровича, вышла из школы. Запахнув пальтишко, прижимая к груди заветную коробку, она вихрем мчалась домой — порадовать сестренку невиданными сластями.

Галька цепко ухватила пахучую коробку с алым маком на крышке, открыла ее и стала перебирать шоколадные фигурки. Скоро она поняла, что они съедобны, и набила ими полный рот.

— Беги, беги, Лерка, обратно, — поторапливала мачеха, — проснутся там голодные. Скажи: Настя, мол, днем забежит, полы вымоет. Иди, не прохлаждайся зря!

Задыхаясь от бега, влетела Лерка в школу, вздохнула с облегчением, заглянув в спальню: и гость и хозяин мирно спали после бессонной ночи. «Разбудить надо Сергея Петровича, скоро ребята будут в школу собираться, — думала Лерка, — вот только растоплю плиту, поставлю вариться картошку. Вчерась они поздно легли».

Она приготовила скромный завтрак и несмело принялась будить учителя. Сергей Петрович с трудом поднял на нее мутные, покрасневшие глаза.

— Что такое, Валерия?

— Ребята собираются, Сергей Петрович.

— Скажи им, что сегодня занятий не будет. Я совсем расклеился, никуда не гожусь. Полежу денек, — слабым голосом сказал учитель.