Евгений Федоровский - Минуты войны

Два «фокке–вульфа‑190» понеслись прямо на Званцова. Уйти вниз, развернуться, чтобы дать возможность стрелку открыть огонь, Званцов не мог: его успели бы расстрелять на вираже. Он решил лететь навстречу «фоккерам», отвлекая гитлеровцев от товарищей.

— Ястреб, я с вами! — раздался в наушниках голос Канарева.

— Назад, черт бы тебя взял!

— Разрешите остаться, — секунду помолчав, упрямо проговорил Канарев.

Званцову уже некогда было отвечать. Он прильнул к прицелу, стараясь поймать первый «фоккер». Тяжелая машина нехотя поднимала нос. От «фоккеров» уже неслись, ослепляя, колючие нити трассирующих снарядов. Перед самой кабиной Званцова «фоккеры» сделали горку и проскочили назад. По ушам ударил тупой треск пулеметов. Это начал стрелять Сеня. Сладковатый запах пороха наполнил кабину.

— Есть один! — радостно крикнул Сеня. Званцов оглянулся. Одного «фоккера» Сеня и стрелок Канарева подцепили кинжальным огнем. Гитлеровец задымил, круто уходя к земле.

Сбоку на Званцова кинулся новый «фоккер». Наперерез ему вырвался ЯК: на хвостовом оперении Званцов успел заметить номер — двенадцатый. Фашист, подвернув, открыл огонь по истребителю.

— Ястреб! Слева сзади! — испуганно крикнул Канарев.

Тройка «фоккеров» заходила в хвост. Званцов думал, что сейчас начнет стрелять Сеня.

— Стрелок! Огонь!

Но Сеня молчал. Вражеская очередь разбила турель. Стрелка, видимо, убило или ранило. Канарев швырнул самолет навстречу «фоккерам», заслонив своей машиной штурмовик командира. Большой силы взрыв качнул самолет. Боковое стекло фонаря у Званцова вылетело из металлической рамы, будто выстрелило.

Званцов, не успев испугаться, глянул вниз. Окутавшись дымом, падал штурмовик Канарева. От перенапряженных нервов мускулы не почувствовали перегрузки — Званцов бросил машину следом.

Канареву на мгновение удалось перевести машину на крутое планирование. Дым закрывал кабину, лишь изредка появлялось опаленное лицо Канарева. Парень сидел неестественно прямо, вытягивая шею. Вдруг он открыл побелевший от трещин фонарь и приподнялся над козырьком.

— Ястреб, — услышал Званцов свой позывной, — у меня дело дрянь. Передай, что погиб. Ей. Больше некому…

Самолет, зарываясь носом, вошел в пике. И тут Званцов сообразил, что Канарев старается направить горящую машину на переправу…

Гибель товарища осознается поздней. Когда не увидишь на стоянке его самолета или когда будет пустовать его место в землянке, словом, там, где привык его видеть. Званцов еще не успел ощутить утраты. Жалость — это потом. Сейчас надо остаться спокойным. Еще идет бой и пальцы лежат на гашетке оружия.

Нет, не был Званцов черствым человеком. За сорок четыре месяца войны он видел много смертей. Гибель одних вызывала сострадание, другие врезались в память, даже своей смертью не позволяя забывать о них. Но сейчас Званцов просто не мог думать о Канареве. В небе продолжали бой живые, Их важно было сохранить.

Единственное, что держал в памяти Званцов, — переправы нет, а «фоккеры» будут мстить за неудачу.

— Всем скрыться в облаках и домой! — крикнул Званцов.

От перегрузок, от бешеного вращения самолета, от стремительно перемещающихся линий неба и земли в глазах вспыхивали и потухали красные круги. В висках больно стучало, душил ларингофон и воротник гимнастерки.

Да, теперь надо поскорей выходить из боя. Промедление грозило смертью.

Званцов сделал попытку прорваться к тучам. Но его не пустил «фоккер», отогнал огненной трассой пуль. Фашист, перекачиваясь с крыла на крыло, заходил, готовясь к стрельбе.

С тоской Званцов оглядел небо. ЯКи дрались с «фоккерами». Вот снова мелькнул двенадцатый. В крутом пике он стрелял в «фоккера», будто ввинчивал свинцовый штопор. Никто не успеет выручить…

Трасса впилась в мотор, гулко рванул снаряд. По фонарю ударила горячая струя масла. Второй снаряд скользнул по бронеспинке, и Званцов от боли чуть не выпустил управление. В глазах потемнело, будто солнце погасло, как лопнувшая лампочка. Горлом пошла кровь.

Званцов хорошо усвоил, что кто–то на войне обязательно погибает, и, почему–то сразу успокоившись, подумал: «Да, теперь все…» Он пожалел себя как постороннего человека. И «фоккеры», и ЯКи, и переправа через Прегель… Что они значили сейчас? Мелочь жизни в безграничном океане горя за долгую и мучительную войну.

Званцов хотел выпрямиться, но не смог. Жуткая боль заглушила все, что мелькало, билось, стреляло за козырьком кабины. Жидкое масло сдувалось с фонаря потоком воздуха, в мутном свете Званцов еще мог различать небо, далекие, повисшие где–то на границе стратосферы перистые облака, мелькающие истребители, но это уже не интересовало его.

Самолет падал. Уши резала тишина, хотя на самом деле воздух содрогался от взрывов. Сейчас была только тишина — бездонная, мрачная, цепенящая тишина.

Взгляд равнодушно скользнул по приборам. Званцов отметил, что мотор еще работает. И проработает еще минуты четыре, пока насос не выкачает все масло из бака, потом еще минуты две, пока не заклинит его от перегрева. Стрелки бились в черных кружочках. Они еще жили. Они не хотели сдаваться.

И Званцову вдруг тоже захотелось уцелеть. Заскрежетав зубами, он выпрямил шею — единственное, что ему удалось сделать. Он тронул ручку управления. Машина вздрогнула, словно сказала: «Я еще слышу тебя». Ногой он надавил на педаль и медленно, как тяжелобольной, развернул самолет в сторону линии фронта.

До переднего края километров двадцать. Надо, чтобы машина летела по прямой. Нет, не получается… Она плохо слушается рулей.

Может быть, увеличить скорость снижением?

Но это тоже не годится. Машина окажется у земли раньше, чем проскочит линию фронта…

Самолет бросило в сторону, словно ему отбило хвост. Званцов с трудом восстановил равновесие. Через секунду сбоку пристроился «фоккер». Званцов напряг негнущуюся шею и стал смотреть на гитлеровца. Тот поднял очки, ухмыльнулся, провел ладонью по горлу и щелкнул пальцем, будто сбивал со стола муху.

Потом он отстал, прицелился и выстрелил. Взрыв опять качнул самолет, и Званцов, превозмогая чудовищную боль в позвоночнике, снова удержал его от падения.

Гитлеровец вновь пристроился к крылу и удивленно покачал головой. Потом описал круг, словно накинул петлю на штурмовик. Гитлеровец целился по кабине Званцова. Секунда, другая… Надо прижаться к бронеспинке, но позвоночник не дал ему выпрямиться.

— Да стреляй же, гад! — крикнул Званцов.

Снаряд разорвался у мотора. Машина клюнула носом, будто споткнулась. В кабине появился запах гари. Мотор еще работал, но Званцов увидел, как около унта, словно из форсунки примуса, выбивалось голубоватое пламя.