Юрий Бородкин - Поклонись роднику

Чутье не обмануло Афанасия Капралова. Во всем районе и области ожидали по такой снежной зиме небывалого половодья, а его не случилось, хотя длилось оно долго. Снег сошел постепенно только к Первому мая, весна оказалась очень поздней и холодной.

Мост благополучно устоял, но в один из дней, когда прогнали сплав и вода еще не вошла в межень, около него появился мощный желтый бульдозер-«сотка», начал равнять чуть ниже подходы с того и другого берега. Затем самосвалы стали сгружать песок и скоро подняли насыпи. В селе теперь только и было разговору про строительство нового моста.

Еще зимой сын Вовка, приехав как-то из райцентра, сообщил Капралову новость:

— Нынче будут строить настоящий железобетонный мост через Сотьму. Сейчас директор говорил об этом, проект уже готов.

— У нас — железобетонный мост?! — усомнился Капралов.

— А чего ты удивляешься? Теперь везде строят как положено, не времянку. Асфальт будет, на дерево его не положишь, так что твой мост послужит, наверное, недолго.

— Кто знает, проект — это ведь бумага, может, не скоро за строительство возьмутся…

Но вот взялись. Пригнали копровый молот, начали бить сваи. Работали в основном парни, Афанасий одобрительно наблюдал за их действиями, удивлялся, откуда у них такое умение да сноровка. Конечно, и техника приспособлена. Свая-то весом, поди, больше тонны, они ловко подтягивают ее тросом, выравнивают вертикально, со стороны посмотреть — просто.

Не только ребята, но и взрослые частенько останавливались на берегу поглазеть на важнейшую для белореченцев стройку. Чаще других приходил Капралов, проявляя профессиональное любопытство: ведь доныне все деревянные мосты возводились под его руководством. Молот, как трудолюбивый дятел, с перерывами долбил и долбил по торцам свай, медленно осаживая их в грунт: чихнет отработанными газами, подскочит кверху, снова ухнет, такая-то махина подскакивает будто мячик. Казалось бы, сваи должны крошиться, трескаться под ударами — нет, целехоньки, надо же, какую крепость имеют! Понятно, что будущий мост любую нагрузку выдержит и против любого половодья устоит.

— Что, папаша, все наблюдаешь? Интересуешься? — спросил как-то словоохотливый усатый парень, угостивший сигаретой.

— Интересуюсь. Между прочим, вот этот мост я строил. Почти каждую весну канителимся с ним, потому что часто сносит. Собираю, значит, мужиков, и начинаем…

— Ну, теперь кончилась ваша канитель: сгрохаем мосток на века! — хвастливо заявил парень.

— Молодцы! Толково работаете, — оценил Капралов. — Был бы я молодой, пошел бы к вам в бригаду.

— Мы, отец, на одном месте долго не задерживаемся: перекинем мост через реку и — дальше, куда начальство мостоотряда пошлет. Не такие сооружения возводим, а это нам — семечки.

— И когда намерены закончить?

— Не позже Октябрьских. Тогда этот можно сковырнуть, — показал парень большим пальцем на деревянный мост.

— Зачем сковырнуть? Чай, он никому не мешает, — обиделся Афанасий.

— Ну, пусть стоит, как экспонат, — снисходительно рассудил парень и размашисто зашагал на другой берег.

Переминая заскорузлыми пальцами колкий подбородок, Капралов задумчиво смотрел, как ходко идет между деревянными сваями вода. Он выглядел каким-то сникшим, нахохлившимся. Очень обидно звучали для старика слова: «Пусть стоит, как экспонат!» Казалось, мост, построенный его руками, мог послужить людям еще не один год.

— Экспонат! Еще все лето будут ездить по нему. Больно уж скорые. Экспонат! — бурчал он, не слыша своего голоса за стуком молота.

Радоваться бы тому, что строят новый мост, а у него к этому чувству примешивалась горчинка, точно в чем-то забраковали его самого. Благодаря мостостроительству он пользовался в Белоречье определенным авторитетом, сознавал, что односельчане нуждаются в нем.

— Шабаш, теперь — в полную отставку! — заключил Капралов.

Молот с глухим железным звоном продолжал настойчиво бить по наконечнику, надетому на торец очередной сваи. Белореченские жители привыкли к этой ежедневной обнадеживающей музыке.

Этого дня ждали все, в особенности фронтовики. Сорокалетие Победы! Неужели столько лет прошло после окончания войны? Чем старше становятся ветераны, тем быстрее мелькают годы, но не заслоняют они в солдатской памяти огненных событий, а некоторые эпизоды войны высвечены в ней до подробностей, как будто это было недавно.

Василий Егорович, проснувшись позже обычного, не торопился вставать, вспоминал своих фронтовых друзей, многих из которых потерял на дорогах войны. Молодыми, двадцати-, двадцатипятилетними парнями, остались они в его сердце, и представить их стариками просто невозможно. А вот он, Василий Логинов, несмотря на два ранения, не потерял ни руки, ни ноги и прожил с той поры уже сорок лет. Сорок лет! Это ли не самая высокая награда солдату! Давно стали взрослыми сыновья, растут внуки…

В избе духовито пахло свежими пирогами. Через открытую для проветривания дверь слышно было, как жена с кем-то разговаривает около крыльца. Василий Егорович тщательно побрился, подправил усы и теперь чувствовал себя бодрым, как бы помолодевшим. Вошла улыбающаяся Варвара Михайловна.

— С праздником, отец! — сказала она. — А я смотрю, ты спишь и спишь, не бужу: чай, твой день, отдохни за все недоходы.

— Зато выспался как отпускник.

— Я уж устряпаться успела.

— Вяжу, вижу… Давай потчуй пирогами.

— Оденься сначала честь честью. — Показала на белую наглаженную рубашку и темно-синий пиджак с начищенными накануне медалями.

Маленькая, аккуратная Варвара Михайловна хлопотала около мужа, помогала ему, точно готовила на смотр.

— Мне уж больно нравится, когда ты надеваешь этот пиджак. Тебе бы военную форму носить: ты у меня как будто какой полковник.

— Нет, мать, всю войну прошел рядовым, и награды у меня солдатские — медали, правда, вот эта, — он бережно взял на ладонь серебряную медаль «За отвагу», — стоит ордена.

Варвара Михайловна в который уже раз с гордостью разглядывала медали мужа: «За оборону Москвы», «За взятие Вены», «За освобождение Праги», по которым можно было представить его ратный путь. Как это он прошел тысячи километров сквозь смертельный огонь и по своей, и по чужим землям? Что говорить, здоров мужик, и сейчас, на старости лет, не охнет. Вот провалился зимой в ледяную воду, а хоть бы чихнул. Правда, годы берут свое: плечи пообвисли, начали редеть седые волосы, когда-то лежавшие плотной русой копной.

Вдвоем сели чаевничать, потому что и в этот праздничный день молодые были на работе, внучата — где-то на улице. Василий Егорович помянул отца, погибшего где-то в Прибалтике в начале войны. Увеличенный фотоснимок Егора Матвеевича висел на переднем простенке: лицо волевое, жесткое, широкие усы топорщатся кверху. Вот смотрит он по-хозяйски строго на домочадцев из довоенного далека и словно спрашивает: «Правильно ли живете?» Был бы доволен, если бы знал, что внук продолжает начатое им дело.