Лев Хахалин - Последние каникулы

Не в первый раз Вадик возвращался в родительский дом после долгого отсутствия — и армейские сборы, и двухмесячная практика в районной больничке под Тамбовом, и выезды на картошку — было уже, было. Но именно сейчас, шагая в стройотрядовской форме по теплой душной Москве, он радовался — не бурно и торопливо, а тихо, смакуя то, что видели его глаза, слышали его уши; почему он так нежно любил их сейчас, свою улицу, свой двор?

В подъезде, по привычке сунув палец в дырку почтового ящика и так же привычно обнаружив в нем «Вечерку», Вадик вдруг вспомнил, что у него нет с собой ключей от дома, и догадался: неожиданность возвращения, неподготовленность его так странно все изменили в уже знакомых ощущениях — что он еще не вернулся домой, нет, только забежал вдохнуть дым родного очага.

Он поднялся к своей двери и позвонил. И услышал быстрые мамины шаги, и вот она широко распахнула дверь.

— …Как ты вырвался оттуда? — Мама разглядывала Вадика и улыбалась. — Похудел… И загорел… И глаза другие стали… Все здоровы, — рассказывала мама. — Машка сейчас на этюдах, вот придет, сама все расскажет. Ну, папа, как всегда, в полном порядке. — А мама была бледной, усталой, и Вадику стало неловко за свой крепкий и здоровый вид. Он погладил маму по руке. — Вот сюрприз для нас!.. Что же ты там делаешь, доктор?

— Отдыхаю, — признался Вадик. — Загораю, читаю… Работы нет.

— И хорошо, что у тебя нет работы — значит, все здоровы, — с улыбкой сказала мама. — Да и потом — ведь у тебя каникулы. Последние каникулы.

После кофе сесть в такое теплое, мягкое кресло, закурить не спеша сигарету и, поглядывая на экран телевизора, просмотреть принесенную мамой «Вечерку» — обычный вечер, их было уже сотни, но этот оставит след, наверное, потому, что все было, как в первый раз.

Он сам открыл отцу — в их семье была привычка звонить в дверь, даже держа ключи в руке: чтобы тебя встретили и приняли то, что ты принес, будь то улыбка, слезь! или просто тяжелая сумка.

— Вадя!.. — сдержанно–удивленно сказал папа. Он был в летней легкой военной форме, сухой, загорелый, прежний.

Они никогда не целовали друг друга — ни при встречах, ни при расставаниях, но отец клал руку Вадику на затылок, и его пальцы будто щекотали за ухом, отчего Вадик всегда поводил головой, как тот маленький, за которым папа пришел в детский сад. Так и было — Вадик любил, когда отец отводил его в детский сад, и еще больше, когда отец забирал его оттуда у всех на виду.

Отец оглядел прихожую и, не увидев ни чемодана, ни рюкзака, спросил коротко:

— Надолго? — Теперь он снял фуражку, повесил ее на крючок вешалки и, обернувшись к Вадику, переспросил: — Надолго?

— До утра.

— Вот и сына к себе залучили. — Отец улыбнулся маме, выглянувшей из кухни, а потом опять окинул взглядом Вадика, только теперь это был — Вадик почувствовал — докторский взгляд: он схватил и цвет лица и чистоту глаз, пробежался по фигуре. — Здоров?

— Так точно, товарищ полковник медицинской службы, здоров! — встав во фронт, отрапортовал Вадик. — Разрешите в строй?

— Смотри — лейтенант! — усмехнулся отец.

Маша, сестра Вадика, пришла в двенадцатом часу, когда Вадик, разомлевший от ванны, вкусной еды, коньяка и просто от ласки, уже задремывал на диване, чем вызвал обмен мимолетными улыбками между отцом и мамой. Машке весной исполнилось двадцать лет. Она переходила на третий курс Строгановского училища, и стиль изящного и элегантного беспорядка, который культивировался там, она уже сделала стилем своей одежды, манер и домашней обстановки и, как сразу же почувствовал Вадик, по–видимому, решила, что настало время распространить этот стиль на их ранее упорядоченные отношения.

Она звучно чмокнула Вадика в нос, растрепала ему старательно расчесанные волосы и принялась за расспросы, при этом она совершенно не обращала внимания на сонный вид брата.

— Ну, братан, — говорила она, например, — а девушки там есть?

— Есть, — слабо отзывался Вадик. — И девушки там есть, как им не быть!

— Тогда тебе надо бы усы отпустить, — сразу решила Машка. — Входит в моду — раз, — она загибала пальцы, — экономично — два, и для врача усы — шарман! Мам, скажи Вадьке, чтобы он усы отпускал. Такие пушистые–пушистые!..

— Что–то ей усы стали нравиться. Неспроста, — из предосторожности закрываясь подушкой, прокомментировал Вадик, но Машка не задерживалась на мелочах.

— У меня есть идея. Я беру твой кооператив и селюсь там с подругой. Она — вот такая девка! А ты, как морально неустойчивый и малокоммуникабельный, остаешься под родительским крылом. Даже — крыльями! Иначе ты, Вадька, — она трепала Вадика за нос, уши быстрыми сильными пальцами, — будешь типичным старым девом с комплексом кухонной неполноценности.

— Марья! — сказал отец. — Этот вопрос решен окончательно.

— Хорошо! Но ты разрешишь мне рисовать на твоей шикарной лоджии? Там мощный вид, правда, папка?

— Да! — встрепенулся Вадик. — А как дела с кооперативом?

— Обещали к ноябрьским праздникам дом сдать.

— Я рублей триста заработаю, — обстоятельно сказал Вадик. — На мебелишку.

— Богатый, — насмешливо протянула мама. — Съездишь к морю.

— Вадьк! — опять затеребила его Машка. — В твоей деревне нет никаких народных промыслов? —

— Окромя браконьерства, нет. Но мы с егерем дядей Сашей…

— А икону почерней достать нельзя?

— Спрошу у одной бабуси с радикулитом.

— Спросишь, честно?

— Оставь ты его, Марья, — сказал отец. — И идите–ка вы оба спать. Ваде вставать в пять утра.

Они жили в двухкомнатной квартире, которую отец получил еще в пятидесятом году, и Вадик с сестрой делили большую проходную комнату, хотя как–то случилось, что чаще всего вечерами все собирались в маленькой родительской комнатушке.

Вадик подождал, пока Маша улеглась, и, разложив кресло–кровать, лег с твердым намерением на вопросы не отвечать, а постараться расслабиться в сеансе самогипноза.

— Расслабляешься? — проворчала Маша. — А меня так и не научил, обормот.

— Машк! — вполне миролюбиво спросил Вадик. — Какое сейчас самое модное ругательство, а?

Она долго думала, молчала, потом откликнулась:

— Волосан… А что?

— Волосан ты, Машка! — сказал Вадик и получил очень точно (в чем сказывалась большая практика) подушкой по голове.

Машка царила в семье. Если в Вадике с самого детства проглядывали черты характеров и отца и мамы, но больше матери, то Машкин характер, казалось, не имел в семье аналогов.

Еще на четвертом курсе, рисуя в кружке на кафедре неврологии свое генеалогическое древо и собирая оставшиеся в памяти родни сведения о пристрастиях предков, Вадик был весьма заинтересован: все укладывалось в схему, даже определился внутрисемейный круг профессий, но Машка выпадала из него. Разгадку ему принес разговор с мамой. Вадик всегда полагался на ее серьезные и четкие заключения кристаллографа. Она сказала: