Владимир Курочкин - Избранное (сборник)

В доме жил звук.

– Это кошка… Определенно кошка! – сказал громко Николай. – Конечно, кошка. Кис-кис-кис!..

Он подождал и опять позвал:

– Кис-кис. Ну иди же, киска!

И так как ему вдруг очень захотелось, чтобы у его ног появилось это теплое живое существо, то он повторил через минуту:

– Кошка!.. Как же тут у них называют кошек? Кошка! Кошка!

В ответ Николай совершенно отчетливо услышал тихий и какой-то кашляющий голос:

– Брось ты! Здесь нет… гых-гых… кошки. Брось… гых-гых… какая тут тебе кошка!

Чувство стыда одинаково появляется и у труса, и у храбреца. И это роднит их. Но только в первые минуты испуга. А потом каждый из них поступает по-своему. Николай чувствовал, как он краснеет. Но что же он мог поделать? Кости его рук и ног как бы разъединились в суставах, все тело опало, жилка отошла от жилки. Пакет с сахаром вывалился у него из рук. А потом Николай вскочил на ноги. Он метнулся по комнате в одну сторону, в другую… Он забыл, куда положил пистолет.

Пистолет лежал у него в кармане. Николай выхватил его и, вытянув перед собой, крикнул всему дому:

– Кто здесь? Руки вверх! Пошевельнешься – пристрелю на месте.

– Брось, – сказал голос. – Шумишь, как у себя… гых-гых… дома. Сейчас в лесу за версту слышно. Мороз.

Звуки рождались в самой маленькой комнате. Николай в два прыжка был там. Он налег на комод, вытягивая перед собой оружие:

– Не морочьте голову. Отвечайте. Кто вы? Буду стрелять!

– Охота шуметь. В лесу полно… гых-гых… их разведчиков, тебе башки не жалко, – отвечали Николаю.

– Но кто вы? Почему молчали до этого? Видели вы меня?

– Ну, видел. В щель. Так ползти, как ты… Будь я белофинн, раскроил бы тебе череп метров… гых-гых… за пятьдесят.

– Ну-ну, потише!

– А разве так… гых-гых… ползают?

Николай оттолкнул комод. В углу около окна он заметил белый длинный узел. Не убирая пистолета, обошел комод и нагнулся над узлом.

Таинственные звуки нашли свою разгадку. На скамейке, головой в угол, лежал человек в белом маскировочном халате. Он дышал отрывисто и тяжело. Николай не разглядел его лица. Оно было утоплено за краями серого вязаного подшлемника. И только из глубины блестели глаза.

Тут же на лавке лежал и стальной шлем. «Наш», – определил сразу Николай, и на душе у него посветлело.

– Какой части? Как сюда попал?

– Разведчик… гых-гых…

– Я тоже разведчик. Только летчик… Подшибли сегодня меня малость, язви их в бок!

– Хоть и летчик… гых-гых… ползать умей.

– Да ну, заладил! Что тут делаешь?

– Умираю.

– Как умираешь? Шутишь!..

Николай мигом осекся. Человеку с таким дыханием было не до шуток. Николай оценил теперь беспомощность его вытянутой фигуры.

– Ранен? Куда? – заботливо нагнулся он.

– Ноги… С деревьев ловки стучать. Как дятлы, сидят и бьют.

– Вот сволочи!

– Двоих я снял, а потом… гых-гых… меня зацепили. Еле ушел, а сейчас сил нет.

– Что же ты меня сразу не позвал? Перевязать ведь нужно… Сейчас я тебе… – Николай протянул руки к его ногам.

– А кто тебя знает, может враг… Не трожь, не береди. Я и сам уже все, что нужно, сделал.

– Что ж ты тогда в окно не стрелял? Если я враг… – сказал Николай, чувствуя что-то неладное.

– Гых-гых…

– Что же ты молчишь?

– Оставь ты меня. Не хочу. Нарочно не звал.

– Спастись не хочешь?

– Дурак ты! Снег по пуп. На тебе верхом, что ли, поеду? Или на самолете твоем?

– Что ты сердишься? И по воздуху тебя при случае мог бы. А сейчас и так доставлю.

– Да что ты навязался… гых-гых… мне на голову? Мое дело решенное. Оставь ты меня. Себя зря погубишь. Дурень.

– Ругайся, ругайся! Я и не с такими дело имел. Сейчас поедим чего-нибудь и в дорогу.

– Оставь ты… Что ты ко мне прилип? Я под крышей хочу кончиться. И дед и отец в хате отходили, как люди, чем я хуже их?

– Ну и оставайся один, черт упрямый!

Николай ушел от раненого в соседнюю комнату. Там он поднял с пола пакет и стал сосать аккуратные кусочки иноземного сахара. Хрустел ими в темноте, как мышь. Мороз давно отпустил лицо Николая, и теперь в его кожу вгрызались десятки пил. Но злость сделала его нечувствительным. «Упрямый черт. Сумашедший, что ли? Другой бы на его месте обрадовался помощи… Первый случай в моей практике», – вспомнил Николай о том времени, когда он до войны работал в санитарной авиации.

– Я ушел за водой… Слышишь? – сказал он.

– Пойди сюда, – ответил раненый.

И вот Николай опять нагнулся над неподвижным, но разговаривающим кулем.

– Из колодца… гых-гых… не бери. Там под горой озеро. Посматривай только. Их разведка сейчас работает.

– Ничего, поостерегусь, – шепнул Николай и, вынув пистолет, осмотрел его в лунном свете.

– Это ты оставь, – отстранил раненый оружие Николая. – Игрушка. Вот возьми.

Он пошарил за спиной и вынул что-то. Николай получил автомат. Его пальцы, ощупывая массивное с прорезями радиатора дуло, сделались липкими.

– В чем это она у тебя? – шепнул он.

– Маргарин тут… гых-гых… нашел. Смазал на всякий случай – в снегу долго лежал. Ну, а ты смотри, чуть что – ложись и поливай.

– Ладно, сумею.

– Да не ладно, а дашь очередь, переползи и опять… давай им жизни.

– Хорошо.

Николаю не пришлось пользоваться автоматом. Лес молчал. Светила луна. Синие искры на снегу были неподвижны. Никто не прятался за сугробами. И только у озера Николай вздрогнул…

Мороз стал веселее. С таким азартом этот враг потрескивал льдом, что мурашки по коже!

– Попей… Сахару, может быть, пососешь? – вернувшись, Николай протянул раненому пакет и кастрюлю с плавающими в воде льдинками.

– Не хочу. Покурить бы… гых-гых… Сейчас.

– Курить? – окрылился надеждой Николай. – Давно бы тебе так. Это лучше, чем ругаться. На твое счастье, есть у меня. Дареная.

Он вынул из кармана кисет с трубкой и вдруг заволновался и опустил руки.

– А спички?

– Пока жив, огонек найдется… Гых-гых-гых!..

Похоже было, что раненый засмеялся.

Он пошарил и достал спички.

Николай помог ему закурить, потом лег рядом на полу и принялся за свой сахар. Так они и пролежали всю ночь – один с трубкой во рту, другой с сахаром за щекой. Спали ли они? И нет и да. Во всяком случае, Николай мог бы дать руку на отсечение, что всю ночь не спал и слышал отчетливо и дальнюю артиллерийскую канонаду и пыхтение трубочки соседа. Но он бы ни за что не признался, что слышал также и свист падающего самолета и видел весь свой бой с проклятой сорокой, только шиворот-навыворот, словно бы кто об этом рассказывал с конца. В общем он мешал сон с явью.

Утро началось опять со скандала. Чуть свет Николай вскочил. Ему, может быть, и не хотелось этого делать, но руки и ноги его так окаменели, бок и спина так захолодели, что другого ничего не оставалось. Он вскочил. Раненый лежал неподвижно. Подол его халата был покрыт ржавыми пятнами. Он держал в закостеневшей руке трубку. Небритое лицо его, утонувшее в глубоком вязаном подшлемнике, было серым. Он, казалось, не дышал…