Владимир Курочкин - Избранное (сборник)

Он ускоряет свой шаг и тут перед ним в течение каких-нибудь тысячных долей секунды мелькает картина, в которую он, любитель помечтать, будет потом верить как в настоящую. Нищий перепрыгивает через ров. Он подбегает к Казимиру и от радости, что спасся, хохочет. Казимир видит бледное и грязное от пота лицо. Воспаленные красные веки и белки. И криво раскрытый и искаженный от смеха рот.

– Оружие! Давай сюда все, – говорит ему Казимир.

Тот перестает смеяться, но оружие дает. Все! Казимир сжимает левой рукой все боевое снаряжение перебежчика, а правой поднимает высоко винтовку и бьет тяжелым кованым прикладом нищего. Прямо в грудь! Тот откидывается назад и падает. Он видит беспощадные глаза Казимира и занесенный над собой блестящий затыльник приклада с прилипшими комьями земли и маленьким красным листиком. Потом нищий, обессиленный погоней, раной и борьбой, поворачивается на живот, со злобой думая о том, что бы он сделал с Казимиром, если бы тот был в его власти, быстро-быстро перебирает руками и ногами на четвереньках и убегает от Казимира, а Казимир говорит ему:

– Иди, иди, собака.

И гонит его к границе, а там его берут те русские парни, которые так ловко, бесшумно умеют передвигаться в кустах. И тащат к своему начальнику, а Казимир кидает им вслед оружие этого мерзкого человека с неприятным бледным лицом…

Но все это происходит только в мыслях Казимира. Это лишь в его воображении неисправимого мечтателя 201-Р перемахнул через границу. По-настоящему же дело обстоит так: подбегая ко рву, 201-Р уже чувствует горький запах полыни, которая растет на дне канавы. И этот запах ему приятнее запаха роз, потому что за этим заросшим рвом и свобода и деньги! «Вон уже и жолнер спешит ко мне на помощь, – думает 201-Р, – ушел, ушел, ушел я»… И невероятная радость охватывает его. Он собирает последние силы для прыжка, уже толкается левой здоровой ногой… Но в этот момент его крепко хватает за шиворот пограничник, который сидел в секрете в стороне от Кратова. Он видел, как бежал нищий, видел, как упал раненый Кратов, и теперь, поспешив на помощь товарищу, настиг врага. Дернув за шиворот нищего, он с силой бросает его на землю, приставляет ему к груди штык.

– Лежи и не шевелись, гад! – говорит он каким-то глухим, словно из глубины груди идущим голосом.

201-Р лежит послушно, не шевелясь, широко раскинув руки. Голова у него пуста, без мысли. Уже по-настоящему, а не так, как бывало иногда раньше. «Вот это и есть конец!» – не думает, а скорее чувствует он всем своим телом.

Конец нищего отчетливо видит и Казимир. «Вот теперь, пожалуй, уже больше ничего не произойдет! – думает он. – А если бы этот дядя все-таки перебрался бы сюда, то вот, ей богу, стоило проделать с ним все то, что я хотел… Ну, а пану Доброжевичу так и скажу, что ничего не видел и не слышал»… И Казимир встает опять на свое старое место, уже чувствуя на душе какое-то облегчение, но по лицу его видно, что с паном Доброжевичем у него еще будут свои особые, серьезные счеты.

Наступает ночь. Поднимается ветерок. И опять начинают шуметь листья.

Как только Тишка спрыгнул с крыльца, Валенца и Петька Бондя подскочили к нему и схватили за руки. Он рванулся вперед, но мальчишки крепко держали его за кисти рук. Они загнули их ему за спину и стали медленно пригибать к земле.

– Сдаешься?

– Нет!

– Сдаешься, Тихон?

– Нет!

– А теперь сдаешься?

– Ой, больно!.. Сдаюсь!

Они отпустили его и отбежали в сторону. Тишка выпрямился и расправил онемевшие руки. Вот не повезло-то! Совсем ведь забыл, что кто с утра сдается, так тому весь день под чужой властью ходить.

– Ну, а теперь что? – спросил Тишка угрюмо.

– Перво-наперво купаться пойдем, – сказал Валенца и подтолкнул локтем Петьку Бондю.

Ишь, черти! Значит, нырять заставят. Они всегда к нему пристают и мучают, показывая его всем, как чудо-юдо морское. Вот и сегодня какого-то «сачка» с собой привели. Тоже стоит тут и глаза, как рак, вылупил.

– Мы хотим к Морскому Чорту идти, – сказал Валенца.

– Я не пойду Туда два часа тащиться. От жары сдохнешь.

– Захотим – сдохнешь, а захотим – живой останешься. Ты нам сдался, и все. Вот он тоже нам сдался. Он теперь с нами до вечера ходить будет.

– А кто это такой?

– Это Петькин братень двоюродный. Он погостить сюда прикатил. Эй, Гришук, иди-ка сюда! Ну-ка, скажи ему, где ты жил.

Белобрысый мальчишка с длинными красными руками, стоявший в стороне и молчаливо наблюдавший за Тишкой, подошел ближе. Стесняясь своих рук, он спрятал их за спину. А глаза отвел в сторону: Тишка слишком вызывающе смотрел на него.

– Я издалека. Мы в Хумми живем. Это на Амур-реке находится.

– Нет, – сказал Тишка, – это все враки. Нет на свете такого названия. Что это такое Хумми?.. Это только у нас так птахи ночью кричат: хум-ми! хум-ми!

Последние слова он прокричал тоненьким, жалобным голоском. Валенца захохотал. Петька Бондя вышел вперед и, выставив плечо, сказал Тишке:

– Ты что его задираешь?

– А он меня не задерет, – остановил его Гришук. – Я правду говорю. У нас там и озеро есть. Оно тоже Хумми называется.

– Ну и пусть! – сказал Тишка. – Пусть Хумми, пусть Бумми или даже Фрумми. Все равно самый настоящий класс – это купаться в море, а не в озере.

– Полундра! – закричал вдруг Петька Бондя, указывая на окно Тишкиного дома. Там появилось сердитое женское лицо.

Вся компания мигом покинула двор и, пробежав по улице, ворвалась в лес.

Поселок был расположен на границе, у Японского моря, в десяти километрах от бухты Терней. И находился он в самом центре лесоразработок. Человек уже давно проник в эти края и сумел обжиться здесь, но лес все еще не терял своего дикого, первобытного вида. Вековые деревья теснили друг дружку так, словно шла между ними борьба не на живот, а на смерть за обладание лишним кусочком земли, лишним клочком воздуха. Стеной стояли высокие мачтовые, в несколько обхватов, сосны. Корни их, враждуя, переплетались между собой в почве, как пальцы, и с силой ломали друг друга. И, если дерево не выдерживало напряженной схватки, оно заваливалось набок.

Тропинка пошла под уклон, и ребята влетели с размаху в высокую, по колено, сырую траву. Они побежали, высоко поднимая над ней ноги. Валенца сплеча рубил гибким хлыстом голубые головки колокольчиков и кричал:

– Эх… эх! Голова с плеч!

Внизу пахло гнилью, а сверху тянуло сухим смолистым воздухом.

– Ну что же, ребята, мы до вечера застрянем в этой канаве? – сказал Тишка. – Забирай левее! Валька, брось ты махать-то зря! Полезай выше!

Валенца пригрозил ему кулаком, но все же свернул влево. Там на мальчишек надвинулись коричневые, с черными пятнами утесы. Это были отроги Сихотэ-Алинского хребта. Сам он лежал намного западнее, а сюда, к морю, дотягивались лишь его каменные щупальцы. Они были покрыты растительностью. Цепляясь корнями за расселины, упорно тянулись к свету кедры, ели и густой кустарник. Корни деревьев, как сверла, буравили камень и ломали его, пробиваясь к почве. Путь их был отмечен извилистыми трещинами. Мальчишки полезли наверх.