Владимир Курочкин - Избранное (сборник)

Все произошло случайно, неожиданно и как-то даже глупо… Все выяснилось, как поняла всеми своими чувствами Варвара Николаевна, именно сегодня – 18 июля. Она с утра, встав пораньше и осторожно одевшись, чтобы не будить своего четырехлетнего сына Юрика, отправилась на почту звонить мужу в Москву. В эти ранние часы пригородная линия была свободна, и Карташову быстро соединили с телефоном ее квартиры. Алексей Федорович Карташов был еще дома. Он встал и, видимо, торопился на завод.

– Здравствуй! Это я – Варя. Ты приедешь сегодня на дачу? – спросила она, волнуясь и прижимая трубку как можно крепче к уху, надеясь, что от этого исчезнут все шумы и трески телефонной сети.

– Я? Не знаю… Очевидно, нет. Видишь ли… – и Карташов закашлялся, как школьник, который не приготовил урока.

Алексей Федорович не был на даче уже целую пятидневку и в этот выходной день, как видно, думал тоже остаться в городе.

– Я все вижу и все знаю! – не выдержала Варвара Николаевна. – Это только ты можешь думать, что я ни о чем не догадываюсь… Но я не слепая. Вот что!.. Ты только скажи мне теперь прямо. Это что – серьезно и окончательно?..

Она поплотнее прикрыла дверь телефонной кабинки, словно боялась, что ответ мужа услышат находившиеся на почте посторонние люди. Но Карташов ничего не ответил ей на этот вопрос. Вместо этого, глубоко вздохнув и приблизив очевидно рот совсем близко к микрофону, он заговорил быстро, спеша уложиться в полагающееся для разговоров время. Он осыпал ее упреками, предъявлял ей различные требования, что-то лепетал о своей скованности и отсутствии личной свободы, наконец, перешел к завуалированным угрозам. Каким?.. Варвара Николаевна так и не поняла. Она теребила телефонный шнур и, как рыба, выброшенная из воды на воздух, только раскрывала рот, не имея никакой возможности остановить этот поток негодования, такого бурного, что появлялись сомнения в его искренности.

– Говорите? – раздался в это время бесстрастный голос телефонистки.

– Да, да! Говорим, – ответила Варвара Николаевна.

И покраснела. Ей стало больно и досадно на мужа за то, что он так безжалостно, не считаясь с ее стыдливостью, раскрывал для всех, кто случайно мог их слышать, такую неприятную семейную историю. «Предатель, предатель, – подумала она, – нужно, чтобы он сейчас же, сейчас же замолчал!..» Ее охватили злоба на мужа и нетерпение. Она не хотела уже больше слышать его голос и крикнула в телефон:

– Перестань, перестань сейчас же! Я уже все это слышала! И не один раз… Мне теперь совершенно ясно, как ты меня уважаешь… Если ты сегодня же вечером не приедешь, чтобы говорить со мной лично, а не по телефону, то я буду знать, что все навсегда кончено. Все, все! И навсегда!.. Вот что!..

Варвара Николаевна может быть и еще что-нибудь сказала бы, но тут их прервали. Вместо грубоватого голоса мужа, она услыхала звонки и приглушенный женский голос, выкрикивающий где-то: «Три ноль один, два три ноль один же!..» Она чуть не расплакалась не то от радости, что теперь все ясно, не то, наоборот, от того, что еще ничего не было известно. Но, вовремя вспомнив об угрозах мужа, подумав о том, как это с его стороны гадко и что она-то себе никогда ничего подобного не позволит, сдержала слезы. Она тихо повесила трубку и вышла из кабинки. Очень удивилась, что проговорила не больше трех минут. Долго, почти машинально водила рукой в кармане, разыскивая серебро для уплаты за разговор, и обдумывала, что ей нужно сейчас купить на станции, чтобы потом лишний раз не ходить. Выйдя из помещения почты, она купила свежую газету, сахар и пошла домой, удивляясь своему спокойствию. У нее даже не дрожали руки, как это обычно бывало после крупных разговоров с мужем. «Это все потому, – думала она, – что теперь для меня все ясно. И я знаю, как теперь поступить и что сделать».

Она разбудила и приодела своего мальчика, напилась с ним чаю, прибрала в комнате. И когда уже все дела были сделаны, она постояла некоторое время у зеркала. Приложив руки к щекам и сдвинув немного кожу на висках, Варвара Николаевна стала похожа на выкрашенную перекисью китаянку. В упор посмотрела себе в глаза. Они были очень грустные и блики на зрачках напоминали слезы. «Неужели уж я стала так дурна, что получаю такую банальную отставку? – подумала она. – А что, если бы мне родиться с такими вот раскосыми глазами. Может быть, я тогда была бы интереснее и все вышло бы по-иному?» Но Карташова не стала развивать эту наивную мысль дальше. Она, прихватив плед, газету и взяв за руку сына, вышла на улицу.

Она не пожелала сегодня оставаться около дачи. Ей захотелось подумать, разобраться во всем случившемся, прочувствовать всю горечь своего положения наедине. Совсем в одиночестве! «Скорее уйти отсюда. Юрик мне не помешает, – думала она. – Он займется разными букашками, жучками. Он совсем не помешает мне. Мы с ним сейчас заберемся куда-нибудь, где нас никто не разыщет… Только не здесь»… Она боялась, что даже и в гамаке, повешенном в укромном и тенистом месте, посторонние люди нарушат ее думы.

Они пошли по саду, мимо огорода. Прошли по скошенной траве, остатки которой выгорели и пожелтели, и уже видно было, как пробивалась новая зеленая травка. Из-под ног врассыпную десятками разлетались кузнечики. Они привлекали к себе Юрика. Он тянулся за ними. Но Варвара Николаевна, не обращая на это внимания, вела сына за собой. Сократив путь, они пролезли под изгородью и вышли на пропыленную белую дорогу. Тихо пошли по ней. Дорога вела к реке, через поле, мимо холмика с тремя березами. Карташова чуть ли не в сотый раз проходила здесь. Но ее всегда приводили в умиление эти тихие скромные деревца, с которыми у нее ассоциировалась сельская, наполненная какой-то особенной, не городской мудростью жизнь. И хотя Варвара Николаевна знала, что деревня – это не только березки, а еще и люди, а также трактора и всякие сельскохозяйственные машины, и многое другое, о чем городской человек не всегда имеет ясное представление, она все же каждый раз останавливалась около холмика и старалась сберечь в своей зрительной памяти все, что видела перед собой. И она говорила себе при этом, что вот это-то и есть настоящая русская сельская картинка; березки на фоне голубого и словно звенящего от зноя неба и необъятное до самого горизонта поле, меняющее от порывов ветра свои оттенки. И всякий раз к большой радости сына она бежала к березам и кидалась около них на землю и, замирая, наблюдала, как в трех шагах от нее колышется рожь. Сегодня же она прошла мимо берез, не остановившись. Варвара Николаевна думала в это время, как легко она сама себя обманывает. Вот разговаривала с мужем по телефону и вообразила, что теперь все будет ясно. Нет, еще ничего неизвестно и ничего еще не ясно. Все покрыто туманом и совсем еще не определено, как в дальнейшем должна сложиться ее жизнь.