Владимир Курочкин - Избранное (сборник)

Варвара Николаевна смотрела, как ее сын, на четвереньках, прыгая лягушонком, уже ловил кого-то в траве, и тихая материнская радость заполнила ее сердце. «А ему этого никогда не изведать, – подумала она, вспоминая о муже. – Я ни за что не отдам ему мое сокровище. Только я одна буду видеть сына таким вот коричневым, голым, смешно барахтающимся в траве… Впрочем, может быть, у мужчин нет таких потребностей? Может быть, им и не интересно это видеть? Но мне-то что за дело? Стоит ли над этим голову ломать. Мне абсолютно все равно будет ли он скучать о сыне или нет. Я теперь о нем ничего не хочу слышать… Нет, как это все-таки отлично в мире устроено! Казалось бы совсем безвыходное положение и нет совсем успокоения душе. Ан нет, глядишь – есть все же на свете такие вещи, на которые посмотришь, и как-то все в глазах по-иному представляется. Ну что, в самом деле, не чудная ли это вещь – природа? Ну, разве плохая? О, какая замечательная! Как мы все же плохо ценим ее. Так вот и живешь, так вот и бегут твои деньки, а ты не замечаешь ничего вокруг себя. Все некогда. Все разные дела внимание отвлекают. Все тревоги различные и волнения. Все мельком, все наспех. Вот и я тоже дура… Как это пошло: говорить, кричать в телефон, что если не приедешь, то все кончено. Навсегда! Ну, имеются разве еще глупее этого слова. Что такое навсегда? Что такое? Пустяк. Оно и звучит как-то незначительно. Навсегда можно только потерять ощущение природы, воздуха, воды, цветов, вообще всего мира. Это, когда умрешь. Это вот страшно! А то… Нет, все-таки зачем я ему так истерично сказала. Можно было бы спокойнее, разумнее и, главное, без ущерба для самолюбия… Вот ведь как приятно видеть эту речку. Течет ли она или ее вода застыла на месте? Почти незаметно для взгляда… А на самом-то деле она течет все вперед и вперед. И потом вливается в какую-нибудь другую речку. И тогда вода уже заметно струится вперед. Все течет и течет. И каких только гадостей в нее не скидывают. И мусор, и отбросы. А она все это выкинет и оставит где-нибудь на отмели, и опять течет свежая и чистая. Ей-богу, вот такая жизнь должна была бы быть и у меня, и у всех. Вот у Юрика будет ли она такая?.. С Юриком мы не должны пропасть. С чего это нам пропадать? Разве нет у меня хорошей специальности и разве я не смогу работать? Достаточно я наотдыхалась. Спасибо, конечно, муженьку за этот отдых, ну, да и у меня есть свои руки и силы. Так что мы проживем с тобой, мальчик. И куда это ты все стремишься? Зачем тебе понадобились эти букашки? Вот укусят тебя за палец…»

И Варвара Николаевна опять перехватила сына на его пути к новым жукам, целовала его и затем снова отпускала на волю. Ей было очень тепло лежать под солнцем. Вокруг не было ни души, и она смело подставляла под горячие лучи то спину то грудь. Потом вспомнила о газете и развернула ее, чтобы прочитать, как это она делала каждое утро. Быстро нашла интересующие ее заметки, которые из номера в номер печатались почти на одном и том же месте, и постепенно ее мысли перешли на другую тему. Она неожиданно подумала о войне.

Нельзя сказать, чтобы Карташова никогда об этом не думала. Эти мысли приходили ей в голову не в первый раз. Слишком много было поводов, чтобы не забывать об этом. Война стерегла людей за каждым углом, на любой тропинке. И даже люди, отмахивающиеся от войны, как от чего-то уж очень неправдоподобного, затыкающие уши и закрывающие глаза при первом слове о войне, все же думали о ней. Ну и тем более думали о ней люди, активно относящиеся к жизни и не отказывающиеся от внимательных за ней наблюдений. И Варвара Николаевна, читая в газетах сводки с фронта военных действий в Китае или Испании, или о провокационных выступлениях японцев на границах Советского Союза, всегда задумывалась над всем этим. Она ясно себе представляла, что должно произойти, если на ее страну нападут враги. Но она думала об этом как-то весьма примитивно и припоминала только затасканные понятия о войне. Она читала о бомбардировках в Испании, об убитых детях и женщинах. Но и это обдумывалось ею неглубоко, хотя и искренно. Если бы ее спросили внезапно, как она себя будет вести во время войны, она бы ответила так, как это подобает советской женщине. Если бы ее спросили, как она относится к убийцам детей? Она бы ответила так же. Но внутри у нее все же еще чего-то недоставало, что помогло бы ей по-настоящему почувствовать всю серьезность и тяжесть войны. Весь ужас и отчаяние ее… Двадцатишестилетняя женщина, дочь учителя, всю жизнь прожившего в маленьком провинциальном городке, она не помнила даже революции и имела представление о ней только по воспоминаниям очевидцев и из литературы. Что же она могла знать о настоящей войне? Ясно, что Карташова понимала ее по-книжному Впрочем, она умела иногда своим чутьем наблюдательной женщины, нутром и подчас догадками добираться до тех крох истины, которые перепадают нам, когда мы лишь слышали о предмете, но ни разу его не видали.

Вот и в этот раз возникло у Варвары Николаевны новое понимание природы вещей. Повлиял ли на это особо яркий день и покой у реки, загорелое и уже смышленое существо, копошащееся у ее ног, или повлияло ее сегодняшнее необычайное состояние души, в которой, несмотря ни на какие успокоительные мысли о будущей жизни без мужа, была тревога? Неизвестно! Важно только то, что, прочтя в газете короткие печальные сводки о погибших при бомбардировках в Испании, Варвара Николаевна посмотрела внимательно на всю окружающую ее природу, на небо с облаками, на сына, и, прислушавшись потом к себе, сосредоточившись очень тщательно на своих мыслях, ужаснулась вдруг и чуть не вскрикнула. Быстро притянула она к себе за руку сына и крепко прижала его к груди. Ей стало страшно и по-настоящему страшно от всего того, что могло бы случиться, если бы была война. И она почувствовала кровную связь с теми несчастными матерями, трагический вопль которых, казалось, послышался ей с этих немых, пахнущих типографской краской листов. Она хотя и не была в Испании, но все-таки вдруг достаточно реально осознала, что произошло бы, если над этим полем и тихой безобидной рекой и, главное, над ними появился бы сейчас фашистский самолет. Она узнала бы его тотчас, несмотря на то, что в жизни видела только наши самолеты. Она учуяла бы, что это самолет вражеский. А потом с него полетели бы эти… Варвара Николаевна вздрогнула, настолько убедительно она представила себе то, что могло бы произойти. Первым долгом она бы кинулась с сыном, как и бедные испанские женщины, спасаться под деревья. Но река встретила бы ее фонтаном воды, выплеснувшейся от разрыва бомбы. И деревья бы взлетели кверху…

И, несмотря на то, что Карташова в течение почти десятка лет изо дня в день усваивала одно и то же – что вражеские самолеты никогда не будут допущены до ее родины, что им не позволят безнаказанно летать над советской землей, все же ею овладел, правда, минутный, однако самый настоящий страх. Способствовала ли этому знойная тишина природы, или страх родился под влиянием тревог последних дней? Неизвестно.